В день открытия процесса я отправился в окружной суд, где должны были проходить слушания. Местные адвокаты, которых возглавлял Я. Поска, будущий президент Эстонской Республики, явно смутились. Вместо опытного петербургского адвоката перед ними стоял неизвестный молодой человек! (Я всегда выглядел моложе своих лет, а в то время мне было лишь 25.) Тем не менее они отнеслись ко мне очень дружелюбно! Я попросил Поску взять на себя ведение защиты, поскольку прежде вел лишь несколько уголовных дел, что требовалось для вступления в адвокатскую коллегию. Поска любезно отклонил это предложение, и я оказался предоставлен сам себе. Несмотря на мою неопытность, все шло превосходно. Я не только защищал крестьян, но и указывал обвиняющим перстом на организаторов и участников карательных экспедиций. Мы выиграли дело – большинство обвиняемых крестьян были оправданы. После того как я закончил речь, наступила секунда тишины, а затем зал взорвался аплодисментами. Председатель суда Муромцев, выказавший полную беспристрастность, призвал публику к порядку и пригрозил очистить зал суда, если шум не прекратится. После объявления приговора адвокаты и родственники обвиняемых столпились вокруг меня, чтобы тепло поблагодарить и пожать мне руку. Это меня изрядно смутило. Поска спросил:

– Почему же вы говорили нам, что никогда прежде не вели дел? Где же вы были раньше?

Они никак не могли поверить, что это мое первое дело.

Два дня спустя, когда я вернулся в Петербург и зашел в адвокатский отдел при суде (нечто вроде адвокатского клуба), коллеги встретили меня словами:

– Замечательно, просто замечательно! Поздравляем!

Я спросил:

– О чем вы?

– Не притворяйтесь, будто не знаете! О вашей речи в Ревеле нам рассказывают по телефону, пишут в местных газетах!

Так состоялся мой дебют адвоката и политического оратора. Без ложной скромности могу сказать, что мой талант оратора получил признание. Могу добавить, что никогда не сочинял свои речи заранее и не репетировал их.

После ревельского процесса на меня посыпались дела. Вплоть до моего избрания в Думу осенью 1912 г. я редко бывал в Петербурге. Работа гнала меня в провинцию, и я ознакомился со всей страной, от Иркутска до Риги, от Петербурга до туркестанского Маргелана; бывал я и на Кавказе, на Волге и в Сибири.

Не все политические дела велись юристами, входившими в организованные группы политических адвокатов, – иногда обвиняемый мог позволить себе лично выбрать защитника. Политическими делами занимался ряд блестящих уголовных адвокатов того времени, в том числе Андриевский, Карабчевский и Грузенберг из Петербурга, а также Маклаков, Муравьев, Ледницкий и Тесленко из Москвы. Но во всех крупных русских городах имелись особые группы политических адвокатов, наподобие той, в которую входил я, и они оказывали юридическую помощь крестьянам, фабричным рабочим и прочим людям, которые были не в состоянии оплатить расходы на защиту. У нас не было ни устава, ни формального членства. Согласно неформальному соглашению, наши гонорары ограничивались стоимостью проезда во втором классе и суточными в размере 10 рублей. Более пожилые и признанные адвокаты из нашего числа брались за такие символически оплачиваемые дела гораздо реже, чем молодые юристы. Наша деятельность требовала глубокого сочувствия к обвиняемым и ясного осознания политического значения таких процессов. Именно к такой работе я и стремился.

Репрессии, последовавшие за революцией 1905 г., продолжались с конца 1906 г. до начала 1909 г. После того как карательные экспедиции подавили крестьянские и прочие восстания, началась охота за остатками революционных организаций – за бандами, как их называли власти. Жертв этой охоты передавали в военные трибуналы. Проводилась кампания систематического судебного террора, не только аморальная, но и бессмысленная, поскольку революционная волна уже отступала и люди возвращались к обычной повседневной жизни. Беда в том, что власти не могли забыть событий 1905–1906 гг. и не хотели, чтобы общественность тоже об этом забыла.

Юридическая гарантия прав подсудимых не соблюдалась в специально созданных военных трибуналах, учрежденных Столыпиным 19 августа 1906 г.[26] Их создание вызвало в стране такую бурю негодования, что Столыпин даже не ознакомил со своим нововведением Думу, как обязан был сделать согласно закону в течение двух месяцев после ее созыва.

Многие политические дела рассматривались в окружных военных трибуналах. Главным военным прокурором в то время был генерал Павлов, безжалостный человек, требовавший, чтобы судьи исполняли свой «долг», не обращая никакого внимания на аргументы защиты. Но его век оказался недолгим. Ожидая покушений на свою жизнь, Павлов принимал всевозможные предосторожности. Он никогда не покидал здания Главного военного суда, где у него имелась квартира с садом, окруженным высоким забором. В этом-то саду его и убили террористы.

Из числа военных судей в прибалтийских провинциях особенно выделялся некий генерал Кошелев, прославившийся своей патологической жестокостью. Он был садистом и имел привычку рассматривать порнографические открытки во время слушания тех дел, в которых обвиняемым грозила смертная казнь. В конце 1906 – начале 1907 г. он председательствовал на так называемом процессе «Тукумской республики» в Риге, на котором я был одним из защитников. Во время восстания в Тукумсе в 1905 г. было убито 15 драгун. На процессе очень быстро выяснилось, что Кошелев заинтересован не в установлении истины, а только в том, чтобы отобрать 15 обвиняемых, повесить их и тем самым отомстить за убитых драгун. И эти 15 человек были казнены.

Согласно правилам судье в военном суде всегда помогали четыре полковника, с которыми он консультировался. Предполагалось, что эти полковники, избиравшиеся по очереди из состава местного гарнизона, сыграют роль независимого жюри. Однако в прибалтийских губерниях военные власти нарушали и дух, и букву этого правила, назначая постоянными членами трибунала двух самых послушных офицеров, чтобы они сопровождали судью на всех процессах, которые он вел в Прибалтике.

Конечно, не все военные судьи походили на Кошелева. В прибалтийских губерниях были двое других судей, Арбузов и Никифоров; последний представлял собой полную противоположность Кошелеву. Будучи очень набожным, он ходил молиться в церковь всякий раз перед вынесением смертного приговора. Осенью 1908 г. он вел процесс так называемой «Северной боевой организации» социал-революционеров – независимой террористической группировки. Ее возглавлял эстонец Трауберг, подозревавший, что в руководстве партии эсеров скрывается высокопоставленный агент-провокатор. Достойное поведение Трауберга на суде произвело впечатление на всех присутствующих, убедившихся, что он говорит правду. В какой-то момент, когда заместитель прокурора Ильин, очень амбициозный человек, попытался запугать подсудимого, Никифоров резко осадил его:

– Если Трауберг это говорит, значит, так оно и есть.

Были и другие достойные судьи, такие как генерал Кирилин из Санкт-Петербургского военного округа, который безупречно вел процессы, несмотря на давление сверху.

Я предпочитал работать в провинциальных военных трибуналах, где на судей все же давили не так сильно. Помню дело об экспроприации Миасского казначейства на Южном Урале. Его рассматривал военный трибунал в Златоусте. Как обычно, председательствовал в суде генерал, окончивший Военно-юридическую академию, а помогали ему четыре полковника – но в данном случае они не подвергались никакому давлению. Все обвиняемые были очень молодыми людьми, членами группы социал-демократов большевиков во главе с Алексеевым, сыном богатого купца из Уфы. Нам удалось доказать лживость ряда обвинений, и судья оправдал некоторых подсудимых.