1

В 1565 г. великий русский царь Иван Грозный учредил опричнину. Эта организация, как и ее создатель, были многократно оболганы в России (царской, советской, либерастической, а точнее — либер-панковской) и, естественно, за рубежом. Естественно — поскольку кому же «в европах» и «в америках» понравится демиург самодержавия, со временем ставшего конкурентом западного «треугольника» «капитал — государство — закрытые национальные структуры мирового согласования» (конспиро- или криптоструктуры). Именно опричнина стала эмбриональной формой самодержавия, и форма эта обладала настолько мощной инерцией/энергией, что, несмотря на сильнейшее сопротивление, на временные отступления, к середине XVII в., одновременно с вестфальским миром и английской революцией в Европе, отлилась в особый субъект русского и исторического развития.

Опричнина, явившаяся как своего рода чрезвычайная комиссия, не была ни случайностью, ни вывертом русской истории. В данных исторических условиях это был один из двух возможных вариантов развития Московии — превращение страны либо в боярскую олигархию, русский (но очень русский) вариант Речи Посполитой, либо в едино(само)державную властную систему. Первый вариант вел к последующему распаду олигархического государства — Россия не компактная Польша, а огромная и к тому же многонациональная (уже в середине XVI в.) страна. И, конечно же, к превращению в объект захвата для соседей с запада и юга. Второй вариант системно был более вероятным в силу нескольких факторов. Речь идет, во-первых, о незначительном по объему создаваемом совокупном общественном продукте, что предполагало наличие жесткого распределительного контроля (в том числе за уровнем потребления верхушки) из центра/верха — т. е. центроверха; во-вторых, о внешней угрозе; в-третьих, о сложности стоящих перед властью задач и необходимости их срочного решения. Срочность, необходимость историко-стратегического рывка была обусловлена спецификой русского развития — не вглубь, а вширь, приматом экстенсивного развития над интенсивным, замедленностью темпов. Все это в определенные моменты требует сверхинтенсивного развития, рывка, который меняет судьбу, после чего страна, выложившись, опять замедляет свое развитие. Недаром китайцы называют Россию «э го» — «страна внезапных замедлений и ускорений».

На Руси к середине XVI в. накопился целый ворох нерешенных задач, тянувшихся с прежних времен — киевских и удельно-ордынских, т. е. системные условия, предпосылки были налицо. Не было субъектного условия, т. е. субъекта, способного реализовать системную логику, необходимость, решить назревшие задачи. Институциональных средств решения этих задач не было; напротив, наличные институты работали на консервацию этих проблем, на сохранение сформировавшегося в ордынскую эпоху «княже-боярского комбайна», т. е. на боярско-олигархический вариант. Еще более осложняло ситуацию если не полное отсутствие, то несформированность общественных групп, способных активно поддержать установление антиолигархического единодержавия, воплощающего общенациональные интересы, целостные и долгосрочные тенденции развития Большой системы «Россия». Но и кланово организованная боярская верхушка — десятки и десятки кланов, с которой из-за недоформированности социальной структуры царь оставался один на один, — не выступала как единое целое, а потому ее можно было уравновесить некой оргструктурой социально-новаторского типа, объективно выступающего в качестве оргоружия, эдакого властного гиперболоида. Такой гиперболоид и был создан; автор — инженер Грозный; конкретная форма — опричнина.

Опричнина была чрезвычайной комиссией, призванной преодолеть сформировавшийся в ордынское время и во многом ставший залогом тогдашних успехов Москвы олигархический (княже-боярский) принцип, подавить его, снять в себе — результатом этого снятия и стало самодержавие. Опричнина (в разное время от 3 тыс. до 5 тыс. человек) была квазиорденской организацией, в которой служили представители различных групп и рангов господствующего слоя и которая, надстраиваясь над «остальной» Русью, почти обнуляла ее органы власти — институциональные (прежде всего Боярскую думу).

Опричнина стала не только триумфом чрезвычайки над институтами, не только новым уделом-ордой над ними, не только эмбрионом самодержавия, но и важнейшим принципом власти в России, «заточенным» на преодоление-подавление олигархического принципа и порождающим этим актом преодоления самодержавие как принцип (форму в платоновском смысле) и реальность, как «волю и представление».

Со времен грозного царя опричный принцип постоянно присутствует в русской истории, встроен в нее, как и его антипод — олигархический принцип. Их материализации чередуются: опричный принцип подавляет олигархический, порождая самодержавие, последнее со временем расслабляется-олигархизируется, в результате возникает спрос на новую опричнину или, как минимум, на возрождение опричного принципа с малой или неявной его материализацией. Всякий раз, когда Россия сталкивалась с острой проблемой стратегического рывка в будущее, этот рывок осуществлялся на основе опричного принципа — осуществлялся в той или иной форме чрезвычайки. Даже отмена крепостного состояния готовилась чрезвычайкой — Редакционными комиссиями, поскольку существовавшие институты работали против затеи Александра II и его квазилиберального окружения.

2

Широкомасштабно опричнина и опричный принцип являлись в русской истории трижды: во времена Ивана IV, Петра I и Иосифа Сталина. Чрезвычайки эти были разными. Во-первых, если опричнина XVI в. была полной материализацией опричного принципа, то при Петре I его торжество над институциональным принципом не было полным, а что касается Сталина, то он в значительно большей степени использовал опричнину как принцип, чем как организацию, заставляя работать на опричный манер, в чрезвычайном режиме иные формы. Во-вторых, каждая новая опричнина была более жестокой, чем предыдущая, в ней был больший процент тех, кого И. Солоневич называл «биологическими подонками человечества». И это естественно: чем менее здоровым является общество, чем более оно больно и порочно, тем более жестокие силы оно порождает для самоизлечения, для коррекции исторического курса, тем более жестокие методы использует, тем более мерзкий человеческий материал попадает в опричнину.

Если Иван IV имел дело с не очень больным обществом, то Петр I оказался в менее благоприятной ситуации, ну а Сталин так просто имел перед собой больное, гнилое, разодранное поздним самодержавием, мировой войной, революцией, гражданской войной и НЭПом, малоспособное к развитию общество. Если же говорить о внешнем, геополитическом аспекте, то каждая последующая опричнина возникала и как реакция на значительно более острую, сложную и тяжелую для страны ситуацию. Опричнина Грозного развивалась в контексте Ливонской войны и набегов крымчаков; Петр I столкнулся со значительно более серьезной угрозой, ну а сталинский СССР в конце 1920–1930-х годов оказался почти в катастрофической ситуации тотального вражеского окружения.

РФ как в плане здоровья, а точнее болезни общества, степени ее запущенности, так и в плане внешних угроз находится в значительно худшем положении, чем сталинский СССР. Внешнеполитически у РФ нет стратегических союзников, одни «партнеры». РФ — более больное общество, чем нэповский СССР; кроме того, у большевиков был футуристический план, их режим был идеалистическим и устремленным в будущее. У нынешней верхушки нет ни идеализма, ни футуристичности, ни, как следствие, стратегии борьбы за будущее; она ориентирована на прошлое — в смысле на утилизацию и прожирание достижений прошлых, т. е. советских поколений. Поэтому если России суждено выскочить из исторической ловушки на основе мобилизационно-опричного проекта (а это единственно возможный вариант как с точки зрения логики и диалектики русской истории, так и с точки зрения складывающейся мировой ситуации — нового глобального передела, новой пересдачи Карт Истории со стиранием из нее ластиком проигравших), то новой опричнине, неоопричнине XXI в. суждено стать более жесткой и репрессивной, чем сталинская, а возможно и всех трех вместе взятых. Слишком много гнили, грязи и слизи накопилось с конца 1970-х годов, слишком изгадили страну за два поколения — счищать придется, скорее всего (увы) с мясом и кровью, вот будет потеха для биологических подонков. Это потом их ликвидируют, как сделал Сталин в конце 1930-х. В связи с этим одна из задач неоопричнины — жесткий контроль над самой собой, т. е. использование элементов институционального принципа в реализации неинституциональной формы. И, естественно, ориентация на целостные и долгосрочные национальные интересы, прежде всего на интересы державообразующего народа, поскольку без него как без стержня и другим коренным народам исторической России не устоять перед напором иноземных Чужих и Хищников и их пятой колонны.

В связи с реализацией национальных интересов необходимо отметить отличие опричнины Ивана Грозного и Иосифа Грозного от таковой Петра I, грозненской опричнины от питерской. С какими бы издержками ни реализовывались обе версии грозненской опричнины, в конечном счете они были национально ориентированы и стремились к реализации исторической самобытности России. Питерская версия была иной. У нее была четкая классовая ориентация, ее целью было создание принципиально нового господствующего класса, намного более эксплуататорского и западоподобного («западоидного») социокультурно — и в этом плане противостоящего основной массе населения в качестве чуждого ей не только классово, но и социокультурно элемента. Инерция, приданная обществу питерской опричниной, логически привела к нескольким десятилетиям хозяйничанья иноземцев при власти, к трансформации (в нарушение русской традиции) дворянства из служилого в привилегированно-паразитическое сословие (указ Петра III от 18 февраля 1762 г.) и к превращению крепостных в рабов в правление Екатерины II.

Иными словами, грозненские и питерская опричнины имеют различные классовую, цивилизационную и историческую ориентации — так сказать, традиционную и нетрадиционную. Поэтому уповать на опричнину вообще как средство и способ решения наших сегодняшних проблем, когда мы оказались, как говаривал Иван Грозный, «в говнех», не стоит. Речь может идти только о грозненской опричнине, причем ни одну из ее версий, даже самую близкую к нам исторически — сталинскую — повторить невозможно и не нужно. Мы живем в другую эпоху, в более больном обществе, в более сложной геополитической обстановке. К тому же мы живем в многократно более сложной, опасной и трудно прогнозируемой системно-исторической ситуации — ситуации системного кризиса капитализма, его слома/демонтажа и превращения в иную систему (или в иные системы), превращения, которое захватит как минимум весь XXI в. и грозит обернуться новыми «темными веками» с сильным футуро-архаическим привкусом.

Все три наши предыдущие опричнины протекали в рамках капиталистической эпохи, евразийским и мировым коррелятами которой в России были самодержавие и коммунизм. Иван IV жил в эпоху генезиса капитализма в Европе и формирования первых планов Запада по установлению контроля над Россией; однако тогда историческая Россия в незначительной степени ощущала внешнее влияние. Реформы Петра I, если брать их международный контекст, приходятся на структурный кризис — переходный период от гегемонии Нидерландов к гегемонии Великобритании, первые шаги формирования закрытых наднациональных структур мирового согласования и управления (в их первоначальной, масонской форме). На порядки более сложной была ситуация Сталина: структурный кризис властных форм в России (кризис самодержавия), совпавший с мировым структурным кризисом — переход от британского цикла накопления к американскому и, соответственно, от гегемонии Великобритании к гегемонии США via мировая Тридцатилетняя война 1914–1945 гг.; кризис старых форм закрытых наднациональных структур и появление новых, структурный кризис капитализма и кризис западной цивилизации, который оказывал серьезное влияние на самодержавную Россию, особенно на ее деградирующую верхушку (по принципу «язычник, чахнущий от язв христианства» — К. Маркс).

Таким образом, мало того, что все три наши опричнины совпадали со структурными кризисами русской истории и были средством выхода из них, они еще совпадали и со структурными кризисами в Европе/мире, были ответом и на них. Сегодня мы имеем не структурный, а системный кризис, причем двойной — во-первых, кризис советского коммунизма, стартовавший в 1970-е годы, и как фазы русской истории, и как мирового системного антикапитализма («постсоветский социум» есть не что иное, как самовоспроизводящийся процесс разложения позднесоветского общества); во-вторых, кризис капитализма; взаимоналожение этих кризисов, срежиссированное в виде управляемого хаоса глобальной корпоратократией и ее советским сегментом и разрушило СССР.

Поскольку русские кризисы «длинного XVI века» (1453–1648 гг.) были элементом европейских/мировых кризисов, наши опричнины органично вплетались в эти эпохи, причем разные мировые и русские эпохи формировали разные опричнины. Особенность нынешней ситуации заключается в том, что возрождение в РФ опричного принципа может начать развиваться по линии столкновения не неоопричнины и возникших за последние десятилетия деградантно-хилых коррумпированных институций, а по линии «неоопричнина грозненского типа versus неоопричнина питерского типа». Насколько страшно это может быть в реальности, хорошо показано в романе О. Маркеева «Неучтенный фактор»; опричнина, сочетающаяся не с самодержавно-национальным, а с олигархическим принципом может оказаться крайне неприятной штукой; разумеется, она не будет долговечной, но разрушить Россию при определенных условиях вполне может, тем более в условиях глобализации.

3

В нынешней ситуации новая русская опричнина должна будет решать проблему противостояния глобализации и «хозяевам глобальной игры». Какую форму властно-экономической организации можно противопоставить глобализаторам? Национальное государство? Едва ли. Во-первых, оно неадекватно нынешней эпохе типологически. Во-вторых, противостоять глобализации способна политико-экономическая целостность с относительно современной технической базой и демографическим потенциалом 250/300–400 млн человек. Таких государств в мире всего три, причем одно из них скорее сумма штатов (бывших княжеств), чем единое целое. В-третьих, национальное государство в значительной мере целенаправленно подорвано глобализаторами, сознательно бьющими по суверенитету, который они объявляют чуть ли не архаикой. Реально противостоять глобализации и использовать в своих интересах ее кризис может политико-экономическая целостность, комбинирующая институциональные и чрезвычайные формы, способная существовать и как институт, и как сетевая структура, а в качестве института демонстрирующая качества, характерные для иных, чем государство форм, например, военно-религиозных орденов. Я уже не говорю об адекватной экономической базе, демографическом потенциале и устремленности в будущее, т. е. о наличии проекта будущего и футуристичности как социокультурной, психоисторической ориентации.

Речь идет о политико-экономическом образовании, руководящей и направляющей силой которого выступает союз госбюрократий, неоорденских и сетевых структур. Я называю такие образования импероподобными (ИПО). Подобными империям, но не империями, поскольку эпоха последних ушла в прошлое, и говорить надо не о реставрации, а о создании чего-то нового, временной (на период борьбы и кризиса) территориальной формой которого и будут ИПО. Занимая обширную территорию, ИПО не должно довольствоваться ею; оно должно создавать свои анклавы по всему миру, располагая их в важнейших точках, как это делают опытные игроки в вэйци/го, при этом далеко не все анклавы должны быть открытыми и видимыми, лучше 50:50, как азимовские «академии» («foundations»); вспомним тезис Ленина о том, что наибольший успех приносит комбинация легальных и нелегальных форм. Нелегальная опричнина — чем не тема для размышлений? Помимо физического пространства ИПО должно активно осваивать виртуальное, пронизывая оба пространства своими сетями, способными существовать автономно от ядра по принципу ризомы (корневища).

В то же время одно, отдельно взятое ИПО не сможет долго и успешно противостоять глобализаторам, нужен союз ИПО, их интернационал — здесь необходимо учитывать негативный опыт СССР, которому так и не удалось создать полноценную альтернативную капитализму мировую систему. Чтоб Четвертый Рим состоялся, ему нужен Пятый Интернационал, причем тактически, в краткосрочной перспективе в нем могут быть как левые, так и правые антиглобалистские режимы. Как писал все тот же Ленин, взятие власти есть дело восстания, его политическая цель выяснится после взятия.