– Ну, Яков, не раздражай души моей зря – говори прямо: какие твои мысли?
Тиунову, видимо, не хотелось отвечать, движением плеча он попробовал сбросить руку Вавилы, но рука лежала тяжело и крепко.
– Отступись! – с трудом вывёртываясь, сказал он тихонько.
Бурмистров привык, чтобы его желания исполнялись сразу, он нахмурил тёмные брови, глубоко вздохнул и тотчас выпустил воздух через ноздри – звук был такой, как будто зашипела вода, выплеснутая на горячие уголья. Потом молча, движениями рук и колена, посадил кривого в угол, на стул, сел рядом с ним, а на стол положил свою большую, жилистую руку в золотой шерсти. И молча же уставил в лицо Тиунова ожидающий, строгий взгляд.
Завсегдатаи трактира тесно окружили их и тоже ждали.
– Ну, – сказал Тиунов, оглядываясь и сухо покашливая, – о чём же станем беседовать мы?
– Говори, что знаешь! – определил Бурмистров.
– Я на всю твою жизнь знаю, тебе меня до гроба не переслушать!
– Ничего, авось ты скорей меня подохнешь! – ответил Вавила, и всем стало понятно, что если кривой не послушается – красавец изобьёт его.
Но Тиунов сам понял опасность; решительно дёрнув головой кверху, он спокойно начал:
– Ладно, скажу я вам некоторые краткие мысли и как они дошли до моего разума. Будучи в Москве, был я, промежду прочим, торговцем – продавал подовые пироги…
И начал подробно рассказывать о каком-то иконописце, вдовом человеке, который весь свой заработок тратил на подаяние арестантам. Говорил гладко, но вяло и неинтересно, осторожно выбирал слова и словно боялся сказать нечто важное, что люди ещё не могут оценить и недостойны знать. Посматривал на всех скучно, и глуховатый голос его звучал подзадоривающе лениво.
– Ты однако меня не дразни! – сказал Вавила сквозь зубы. – Я – кроткий, но коли что-нибудь против меня – сержусь я тогда!
Кривой помолчал, потом строго воззрился на него и вдруг спросил:
– Ты – кто?
– Я?
– Да, ты.
Озадаченный вопросом, Бурмистров улыбнулся, оглядел всех и натянуто захохотал.
– Ты – мещанин? – спокойно и с угрозою вновь спросил кривой.
– Я? Мещанин! – Вавила ударил себя в грудь кулаком. – Ну?