— Отчего?

— Оттого, что, когда вы заняты теми, кого вы любите, вы забываете тех, кто вас любит.

— Что, упреки?

— Нет, простое размышление.

— Так вы ревнуете?

— Отчего же и нет?

— К моей дочери!.. Согласитесь, что это похоже на требовательность.

— Чем труднее и невозможнее уничтожить привязанность, развития которой мы боимся, тем более причин к ревности.

— Вы в дурном расположении духа, барон, но я извиняю вас.

— В минуту разлуки — меньше этого трудно что-нибудь сделать… да и это извинение так близко подходит к состраданию.

— Ведь это почти настоящая ссора влюбленных? Продолжайте, барон, это молодит нас обоих.

— Это вам напоминает то время, когда вы любили?..

— И в которое была любима.

Они замолчали.

— Ну, — начала г-жа д’Ерми, — в чем вам угодно упрекнуть меня?

— И вы еще спрашиваете в чем? Я прихожу, я оставляю все, чтобы провести час или два с вами, а вы не хотите остаться со мной ни одной минуты; при каждом стуке экипажа вы тревожитесь, вы оставляете все, чтоб узнать, не приехала ли ваша дочь, и приближаетесь ко мне для того только, чтобы сказать мне, что через два дня вы уедете с нею из Парижа. Согласитесь же, графиня, что после этого я имею право немного сердиться.

— Нахожусь даже в необходимости сознаться, что вы употребляете во зло это право, но, однако, поговорим об этом: вас печалит, что я оставляю Париж и что вы должны со мною расстаться? Так поедем вместе.

— Вы хорошо знаете, что я не приму вашего предложения.

— Из злости? О, барон, это нехорошо!

— А граф?