— По правде, меня ставит в тупик, что ты так заботилась о распроклятой репутации Баннермэна. Не многие пошли бы на такой риск ради старика. Эту сторону твоего характера я никогда полностью не понимал. Все время забываю, что ты приехала со Среднего Запада.

— Я тебе говорила. Я любила его.

— Да, знаю, — нетерпеливо перебил он. Разговоры о любви всегда раздражали Саймона, отрицающего, что это чувство вообще существует на самом деле, а если и да — что в нем есть хоть какой-то смысл. Он любил заявлять с некоей гордостью, что сам никогда не испытывал подобного чувства, однако совершенно счастлив. — Мы с тобой это обсуждали. Все просто. Баннермэн являл собой образ отца — привлекательный пожилой человек, изумительно богатый… элементарная психология, хрестоматийный случай для любого фрейдиста…

Она с трудом заставляла себя слушать. Саймон мог без устали разглагольствовать о чувствах других людей, ощущая себя при этом чуть ли не профессором психологии.

Большей частью того, что она узнала о жизни нового по приезде в Нью-Йорк, она была обязана ему, но не думала, что когда дело коснется любви, он способен ее чему-либо научить. Когда-то они были любовниками (слово, которое Саймон употреблял исключительно в физическом смысле) и из этого она тоже вынесла значительный опыт, в основном печальный. Однако она не держала на него за это зла.

— Саймон, я не нуждаюсь в лекции, — сказала она. — Не сегодня.

— Так плохо?

Его тон был таким сочувственным, будто он собирался немедленно приехать к ней и броситься утешать. О Саймоне можно сказать все, что угодно, подумала она, — и большинство знакомых могли бы наговорить о нем кучу гадостей, — но ему нельзя отказать в интуиции. Возможно, из-за того, что у него так мало проявляются собственные эмоции, он очень легко различает их у других. Прирожденный манипулятор, он всегда был остро внимателен к различным проявлениям человеческой натуры, даже когда его личные интересы не были напрямую связаны с этим, и прекрасный слушатель, учитывая, что он живет в таком городе, где большинство преуспевающих людей слишком заняты разговорами о себе, чтобы расслышать в ответ хоть одно слово.

— Так плохо. Хуже некуда. — Она мгновение помолчала. Когда заговорила вновь, голос ее стал тише и настойчивей, — Саймон, я не могу здесь оставаться, — почти прошептала она.

— Что?

— Я не могу оставаться здесь одна! — повторила она, сознавая, что голос ее дрожит от подступающей истерики, а она не в силах с нею справиться. — Думала, что смогу. Все было в порядке, пока я занималась уборкой, но как только перестала это делать, поняла, что должна немедленно уйти отсюда.

— Успокойся. Утром почувствуешь себя лучше. Поверь.

— Саймон, я не могу ждать до утра.

Он вздохнул.

— Саймон, я хочу приехать к тебе. Ты можешь отдать мне свободную спальню. Или я могу спать на софе. Пожалуйста! — Она сделала паузу. — Саймон, я не хочу быть одна.

— Эй, успокойся. Я понимаю. Просто не думаю, что это хорошая мысль.

— Да почему это плохая мысль?! У тебя там кто-то есть? Я не думаю, что это так, Господи помилуй!

— Нет-нет, не в этом дело. Ты выглядывала в окно?

— Конечно, нет. Зачем?

— Так погляди! Уверен, что перед твоей дверью расположилась толпа репортеров.