— Нет, Джастин, нет, ты не понял...

— Ты сама не получала от него писем и поэтому не хотела, чтобы я получал их!

— Нет, все было не так...

— Ты лгала, обманывала меня все эти годы...

— Я делала это ради тебя, Джастин, ради тебя...

Она снова села, словно он отнял у нее все силы, и показалась Джастину старой, морщинистой женщиной с опустившимися плечами и дрожащими руками.

— Твоему отцу нет дела ни до кого, кроме себя самого,— услышал он наконец ее шепот.— Он берет людей и использует их в своих целях; любить его бессмысленно, потому что он не способен ответить на чьи-то чувства. Я порой оказывалась полезной ему, давала кров, когда он был маленьким, позже заботилась о тебе, но он никогда не любил меня. Ты нужен Джону для бизнеса. Не думай, будто я не догадалась, зачем он вызвал тебя! Но он никогда не будет любить тебя, ты лишь будешь ему полезен...

— Ты ошибаешься,— сказал Джастин.— Он любит меня. Ты не понимаешь.

— Не понимаю? Слишком хорошо понимаю!

— Ты знаешь его не лучше, чем меня.

— Джастин...

— Я еду с ним в Канаду.

В комнате воцарилась тишина.

— Это невозможно,— произнесла она наконец.— Пожалуйста, Джастин, будь благоразумен. Неужели после десятиминутного свидания с практически незнакомым тебе человеком ты готов отказаться от карьеры, от будущего, которое ждет тебя в Лондоне? Пожалуйста, будь благоразумен, не говори так.

— Я принял решение.

Камилла посмотрела на внука; перед ее глазами поплыли годы, и она вдруг увидела Джона, услышала его упрямый голос, которого всегда боялась: «Я принял решение, я женюсь на ней».

— Ты глупец, Джастин,— глухо и резко сказала она.— Ты не соображаешь, что делаешь. Тебе ничего не известно об отце.

Он повернулся и зашагал к двери.

— Я не слушаю сплетни.

 — Конечно,— сказала Камилла,— ты был слишком молод, чтобы помнить, что произошло в Бариане.