В этой атакующей манере она и писала меня, пока не закончила свою работу.

Этот портрет с годами нравится мне все больше и больше.

Особенно привлекают в творчестве Натальи Навашиной портреты детей и, конечно, цветы. Как в стиле «бидермайер» детские лица и цветы отражают доброе отношение мастеров того века к окружающему миру, так у Н. Навашиной выбор объектов для ее полотен соответствует внутренней задаче художницы – вносить светлые ноты в жизнь людей.

Зимой 2008 года, в декабре, Петр Навашин устроил выставку своей матери в галерее «Елена» на Патриарших прудах. На улице грязь, слякоть и тьма, а на выставке детские лица – улыбаются с портретов, женские головки – приветливо кивают пришедшим на вернисаж гостям, и цветут пионы, сирень, незабудки. Все приглашенные быстро оттаяли в теплой атмосфере этого торжества. Поздравляли художницу, хвалили Петю – всем бы такого заботливого сына, обменивались друг с другом добрыми словами.

Надо сказать, что лично я испытываю к Наталье Навашиной особенную благодарность за ее бесценный подарок – портреты моей мамы и брата. Их обоих нет в живых, но художнице удалось «остановить мгновение». В мамином портрете, как ни на одной из ее бесчисленных фотографий, отражена вся прелесть Ирины Ивановны Вирта – женщины немного, может быть, избалованной и капризной, однако же неотразимой. Когда мне становится особенно грустно, я смотрю на мамин портрет и мне чудится, будто между нами все-таки сохранилась какая-то связь, что она не может быть утраченной навеки...

Конечно, Н. Навашина еще вернулась к портрету А.П. Александрова через какое-то время, на этот раз запечатлев его на полотне не в лыжном синем костюме, а, как и положено, в облике выдающегося деятеля современной науки, узнаваемого среди тысячи других. Этот портрет экспонировался на многочисленных выставках и был приобретен Третьяковской галереей.

А мне в связи со спортивным костюмом Александрова вспоминается один эпизод. Все дело в том, что я наблюдала Анатолия Петровича в синих тренировках задолго до того, как его изобразила в них Наталья Навашина.

В Московском университете я училась на филфаке с Ниной Варламовой, с которой мы и по сию пору дружим, впоследствии она стала женой дирижера Кирилла Кондрашина. Кирилл Петрович с Ниной были все время в разъездах, но все-таки иногда удавалось с ними повидаться.

Однажды мы с Юрой пригласили к себе домой Кондрашиных и Александровых, уповая лишь на то, что, может быть, этим двум столь полярным гигантам будет интересно сойтись и пообщаться друг с другом.

О, самонадеянная молодость! На что еще могли мы рассчитывать, приглашая на нашу кухню этих двух выдающихся деятелей нашей современности?!

Кирилл Петрович был при полном параде и в галстуке-бабочке, а Анатолий Петрович – в своем неизменном тренировочном костюме.

Однако, насколько я помню, у нас на кухне, особенно после того, как из нее вынесли телефон, воцарилась самая теплая и непринужденная атмосфера. На столе была водка, какая-то снедь из того, что удалось «достать», но тогда такое было время, и на скромность угощения никто не сетовал.

Разговор шел на самые общие темы.

Недавно в Доме культуры Курчатовского института проходила художественная выставка, в экспозиции были работы скульптора Эрнста Неизвестного. Физики, в обход прохождения всевозможных разрешающих инстанций, могли позволить себе некоторое вольнодумство. Часто их выгораживал сам Анатолий Петрович – тогда директор Института атомной энергии, один из главных руководителей ядерной программы СССР, создатель атомного подводного флота, трижды Герой Соц. Труда – могущественная фигура для начальства любого уровня. У него всегда была одна и та же отговорка:

– У нас, знаете ли, в институте и у самих очень сильный партком, ребята сидят в нем с головой, сами разберутся, кого можно нашим ученым смотреть или там слушать, а кого нельзя. А я их проконтролирую – схожу, посмотрю, чем они там увлекаются. Если что – я им хорошую взбучку задам!

И Анатолий Петрович с Марьяной Александровной, которая и сама была не чужда занятиям живописью, приходили и разбирались. Этой выставкой он был просто потрясен.

– Какая мощь воображения! Антивоенные вещи так и просятся на площадь стоять там в виде монумента. Пусть люди помнят, что такое война.

Обсуждали мы тогда у нас на кухне и еще одно памятное событие, проходившее в том же Доме культуры «Курчатника». Поэтический вечер Евгения Евтушенко. Зал был битком набит, как только не обрушились балконы?.. Евгений Евтушенко был в ударе. Он читал лирику, но публика улавливала в ней глубокий подтекст: «А снег повалится, повалится», «Еще одна попытка быть счастливым», «Наверно, с течением лет пойму, что меня уже нет», но когда дело дошло до «Качки», зал пришел в полное неистовство.

Евтушенко раскачивался, показывая, что это за разрушительная качка такая, она угрожает все снести на своем пути, – высокий, худой, как верстовой столб, полы расстегнутого пиджака разлетаются, заморский галстук немыслимой расцветки съехал набок, он как бы бросает в зал стихи, выкрикивая их срывающимся немного петушиным голосом, и зал вопит, топает, орет в полнейшем восторге, а потом кидается за автографами. Его окружила толпа молодых и не очень молодых ученых, его не отпускают, с балконов кричат – еще! еще! Он показывает рукой на горло – сорвал голос, но зато успех был грандиозный. Не знаю, был ли еще где-нибудь у Евтушенко, который к тому моменту объездил полмира и везде собирал стадионы, такой же прием...

Вот уж кто действительно в те годы был кумиром публики...