Я взял двадцать две книги, и спустя час, отвечая на вопросы крестного моего о названии книг, мною для себя отобранных, не сразу добавил: — Да, Марка Твена три книжки, одна писателя Засодимского, одна Льва Толстого, две Пушкина, сказки...
Здесь я запнулся, обившись со счета. Назвал еще пять-шесть книг. Иосиф Адольфович словно нехотя произнес:
— Уже двадцать одна книжка, крестник мой милый, а тебе позволено взять двадцать...
— И еще Клавдия Лукашевич, вот она, «Оборона Севастополя» называется, мне она не очень-то нужна, берите обратно, если уж так сильно хотите, пожалуйста, сколько угодно!..
Вот сколько лишнего наговорил я!
Отец крестный мой раскатисто рассмеялся, а затем преподал мне серьезный урок на всю жизнь.
— Видишь ли, мой милый, — рассудительно, густым своим баритоном, то опуская его, то поднимая, одновременно округляя глаза и делая строгим лицо, говорил мне щедрый Шарлемань, — многие люди не считают себя ворами, когда они не вернут книгу, взятую у знакомых. Вот, ты, к примеру, возьмешь у меня почитать сказки Афанасьева и не вернешь их. Ты отлично понимаешь, что эта книга не твоя, что ее нужно вернуть, отдать, по тебе не хочется делать этого, книга тебе нравится, и...
— А если я верпу, только очень нескоро, это что будет? — спросил я, и отец крестный ответил, что это не будет воровством в том только случае, если я извинюсь задолго до отдачи и тогда, когда буду книгу возвращать.
— А если совсем не верну — буду вором?
— Самым нехорошим, самым противным, самым гнусным вором, — заметно волнуясь и даже гневно поводя глазами, проговорил крестный отец. Мне стало понятно, что кто-то из его знакомых взял у него книги и не вернул.
— Возьми кусок хлеба, мяса, укради одежду, возьми мои деньги, — продолжал он, — я пойму тебя и твою нужду, я даже прибавлю еще от себя к тому, что ты у меня похитил, но украсть книгу... — это самое страшное воровство, мой милый!
И тут он заговорил со мною, как со взрослым, он дал волю гневу, страсти, раздражению, он ударил кулаком по столу, сказал что-то не по-русски, а затем положил ладонь свою на мою голову и уже мягче, нежнее проговорил:
— Никогда не воруй книги, никогда! Украсть деньги — ударить человека по спине, но украсть книгу — это значит украсть у человека веру в тебя, доверие к тебе. Ты украл у меня книгу и тем самым плюнул мне в лицо.
В кабинет вошел его двоюродный брат Андрей Андреевич Оль, молодой архитектор, — по его словам, «изобретатель дома» для писателя Леонида Николаевича Андреева (на сестре его Оль был женат первым браком).
Этого Андрея Андреевича запросто в глаза и за глаза называли Дрюней. Дядей Дрюней называл его и я. Быль ему тогда лет двадцать, может быть, чуть-чуть больше
— По какому поводу книги разбросаны? — спросил он ни к кому собственно не обращаясь. — А ты тут что поделываешь, Луканька? — это он ко мне.
Начался разговор на французском. Я тем временем рассматривал отобранные книги, не окончательно уверенный в том, что домой к себе унесу двадцать две, — а что, ежели даже по двадцать?
— Вот что, Луканька, — забасил Оль, подходя ко мне, — скажи маме, что мы забираем тебя в это воскресенье на весь день.
— В цирк? В театр? Гулять? — начал я отгадывать. — В зоологический музой? На лодке?
— В Поповку поедем, Луканька, — ответил Оль. — И ты, значит, являешься ровно... ну, скажем, ровно в десять утра. Можешь? Не проспишь?