Наша мать сунула фантастический роман под локоть и вышла из комнаты, даже не взглянув на нас.
— Я не могу… — я качаю головой, слезы щиплю глаза. Мне не нравится этот ответ. Возьми свои слова обратно.
— Лили, — говорит доктор Бэннинг, но я все еще качаю головой.
Я вижу, как все годы мелькают и исчезают. Я вижу, как каждая из моих сестер задыхается, молча формируемая матерью, которая просто хочет лучшего. Я вижу, что я свободна от этого. Но почему это больно? Это не должно быть чертовски больно.
— Это глупо. Это так глупо, — жалуюсь я и прикасаюсь руками к глазам.
— Лили, — медленно произносит она. — Ты должна впустить это в себя.
— Впустить что?
— Боль.
Моя нижняя губа дрожит, и я продолжаю качать головой.
— Это глупо.
— Почему ты так думаешь, Лили? — горячо спрашивает она. — Твоя боль стоит не меньше, чем чья-либо еще.
— Вы не понимаете. Я
— Ты не можешь отказаться чувствовать боль только потому, что считаешь, что не заслуживаешь этого.
Не знаю, верю ли я ей. Я думаю, что должна.
— С моими сёстрами поступать несправедливо, — оправдываюсь я, и по моим щекам текут слезы. — Я легко отделалась.
Никакой контролирующей матери. Никаких уроков фортепиано или балетных концертов.
— Ты никогда не даешь себе передышки, — говорит она мне. — Ты никогда не давала себе шанса почувствовать. Ты понимаешь?
Пустота. Думаю, именно там и должна быть эта боль.
— Только ты и я, — говорит доктор Бэннинг. — Мне плевать на твою фамилию. Меня не волнует, через что прошли твои сестры. Меня волнуешь только ты, Лили.
Мне требуется несколько мгновений, чтобы собраться с силами и начать говорить о мыслях, которые тревожат мою голову. Пара слезинок падают на мои руки, и я ухитряюсь сказать: — Когда я была