По любой линии в разведке можно работать либо с легальных, либо с нелегальных позиций. Большинство разведчиков работают с легальных позиций, используя в качестве «крыши» какие-либо загранучреждения своей страны. Разведчик-нелегал прикрывается липовыми документами и чужой биографией-легендой. Нелегалов сравнительно мало, и все они профессионалы экстра-класса. Нелегалами были Абель, Лонсдейл и великий Штирлиц. В мое время работе с нелегальных позиций придавалось огромное значение. В каждой разведгруппе один из сотрудников обязательно назначался ответственным за подбор кандидатов для работы по линии «Н». Занимались же этой работой в той или иной мере все сотрудники. В 70-х годах за этот участок в Галле отвечал я. Пришлось пару лет вести и линию ПР. Только линии НТР мне по причине моей технической безграмотности никогда не доверяли.

Я всегда работал только с легальных позиций. Иного в условиях дружественной страны и быть не могло. Уже на другой день по прибытии в Галле я получил удостоверение сотрудника МГБ ГДР. Это был чудодейственный документ. Перед его обладателем беззвучно распахивались все двери.

Я и другие офицеры разведгруппы были представлены в окружном управлении МГБ ГДР как сотрудники советской разведки, в других официальных инстанциях – как сотрудники КГБ. Советская колония звала нас «контриками». Она не ведала, чем мы занимаемся.

Прежде чем приступить к оперативной деятельности в условиях заграницы, я должен был избрать себе псевдоним. Того требовали элементарные правила конспирации. Над этим мне не пришлось долго ломать голову. Взгляд мой случайно упал на лежавшую на столе книгу Арнольда Цвейга «Повесть об унтере Грише». Так я на долгие годы стал Арнольдом, и до сих пор уже взрослые дети моих друзей зовут меня дядей Арнольдом.

Основной задачей каждого из нас было приобретение источников разведывательной информации на Западе, главным образом в ФРГ и Западном Берлине. Вербовки иностранцев осуществлялись, как правило, во время посещения иностранцами их родственников и знакомых в ГДР. Впрочем, иногда вербовочные мероприятия проводились и на той стороне. Для достижения осязаемых результатов в этой работе надо было иметь квалифицированную подсобную агентуру на территории ГДР, власти которой предоставляли нам уникальные возможности: мы получили право привлекать к неофициальному сотрудничеству любого гражданина суверенной страны, исключая сотрудников спецслужб и руководящих партийных функционеров.

Как-то один из рядовых членов Социалистической единой партии Германии (СЕПГ), которого мы попросили оказать нам помощь в разработке иностранца, обратился с жалобой на нас к секретарю райкома партии. «Что это такое?! – шумел он. – Советская спецслужба вербует меня, гражданина дружественной суверенной страны!» Секретарь сурово его отчитал: «Стыдись! – сказал он. – Советские друзья оказывают тебе великую честь. Сделай все, о чем они просят».

Самых ценных наших подсобников мы получали, как правило, от немецких друзей. Вот я и подошел вплотную к вопросу о сотрудничестве со спецслужбами ГДР. Тут надо оговориться, что когда речь шла о передаче нам на связь увольняемых или уже уволенных сотрудников МГБ, то это были в большинстве случаев люди с подмоченной репутацией, погоревшие либо на шнапсе, либо на женщинах, либо еще на чем-нибудь. «Вербовка» подобного агента проходила примерно так: кандидата приглашал в свой кабинет один из руководящих сотрудников МГБ и говорил ему: «Ты будешь помогать советским друзьям. Служи им верой и правдой. Если советские друзья будут тобой довольны, мы, возможно, когда-нибудь снова возьмем тебя к себе». Таким же образом вербовались и сотрудники криминальной полиции. Начальник первого децерната окружной полиции вызывал к себе того или иного приглянувшегося нам криминалиста и объявлял ему, что отныне и во веки веков он будет помогать на неофициальной основе советским чекистам. Тут же наш сотрудник обменивался с полицейским телефонами и оговаривал с ним прочие условия связи. Следует отметить, что все начальники первых децернатов были офицерами МГБ, работавшими под «крышей» полиции. Надо сказать, что МГБ очень плотно опекало полицию. Полиция была в буквальном смысле сверху донизу набита агентурой МГБ. Из пяти замов Вилли Энгельмана, начальника окружного управления полиции, двое были агентами МГБ. Плохо это или хорошо? Скорее, хорошо. Во всяком случае, факты коррупции в полиции были чрезвычайной редкостью.

В процессе моего повествования неизбежно придется назвать много имен и фамилий. Я не хотел бы повредить никому из немцев, искренне помогавших нам в работе. Поэтому назову подлинные имена только руководителей Галльского округа. Во-первых, эти люди уже ушли из жизни, во-вторых, их все равно легко вычислить. Имена всех прочих буду маскировать.

Первым человеком в ГДР, как и у нас, был генсек. В мою бытность в этой стране там правили сперва Ульбрихт, потом Хонеккер. На вершине галльской окружной иерархии стоял Первый секретарь окружкома СЕПГ, член Политбюро ЦК СЕПГ Хорст Зиндерман, старый коммунист-тельмановец, просидевший много лет в фашистском кацете (концлагере). Познакомился я с ним при весьма печальных обстоятельствах в день его 50-летия 5 сентября 1965 года, т. е. через две недели после моего прибытия в Галле. Мы явились с какими-то сувенирами и букетом красных гвоздик в окружком партии, чтобы поздравить Зиндермана, и, уже поднимаясь по лестнице к его кабинету, узнали такую новость: только что пьяный советский солдат зарезал без всяких к тому поводов игрока местного футбольного клуба «Химия», являвшегося также членом национальной сборной. Первый секретарь был хмур и озабочен. Предстояло погасить и локализовать стихийное возмущение населения. Этим он и занялся вместо празднования юбилея. Мы помогали ему, как могли. Хорст Зиндерман в этот и последующие годы неоднократно навещал нас в нашем офисе на Маргаретенштрассе. Он был прост, доступен, от него исходило великое обаяние борца-интернационалиста первой волны. Он рассказывал нам за бокалом пива об обстановке в округе, охотно отвечал на многочисленные вопросы. В расстегнутой у ворота рубахе, из нагрудного кармашка которой выглядывали недорогие очки, он походил на пожилого рабочего. Не знаю, каким стал Зиндерман в должности премьер-министра, а затем председателя Народной палаты (парламента) ГДР. После переезда его из Галле в Берлин мы более не встречались. Кажется, он кончил свою жизнь в Моабите. Во всяком случае, после крушения ГДР его арестовали вместе с другими руководителями этой страны. Зиндерман был верным, надежным другом Советского Союза. Он на много лет вперед задал тон отношению местной власти к нам и даже после своего отъезда продолжал оказывать советским чекистам, работавшим в Галльском округе, неоценимую помощь. Его преемник на посту первого секретаря окружкома СЕПГ, также член политбюро Вернер Фельфе, очень умный, взвешенный руководитель, был тем не менее партийным функционером совершенно иной закалки. Несмотря на все его седовласое обаяние, между ним и партийной массой всегда пролегала полоса отчуждения. К нему уже нельзя было обратиться на «ты», как к Зиндерману и даже к самому Ульбрихту, хотя он был намного их моложе. Впрочем, к нам он относился вполне доброжелательно. Я довольно часто бывал зван к нему по случаю разных праздников, немецких и советских, поскольку меня неоднократно выбирали секретарем первички нашего небольшого коллектива. Кроме того, я много лет практически являлся заместителем старшего офицера связи и в этом качестве был представлен друзьям. Накануне моего отъезда из Галле в 1977 году Фельфе устроил на своей даче в Гарце что-то вроде отвальной в мою честь. Мы там много фотографировались. Одно из фото с теплой надписью Вернера Фельфе я храню в своем архиве. На прощанье он подарил мне складной велосипед и пивную кружку с моими инициалами. Такой кружки нет больше ни у кого на всем свете. В этом и состоит ее ценность. Фельфе умер молодым от рака, уже будучи одним из секретарей ЦК СЕПГ. Слава Богу, что он не дожил до рокового конца своей страны.

Добрые отношения мы поддерживали также с председателем окружного Совета (губернатором округа) и с галльским бургомистром. Я уж не помню, кто подарил нам две конспиративные квартиры в галльских новостройках, – губернатор или бургомистр. Однажды бургомистр пришел поздравить нашего начальника с Днем Победы. У немцев этот праздник назывался Днем Освобождения. Подвыпив, наш руководитель посетовал на то, что все мы живем на улице, носящей имя какой-то там Луизы. Утром следующего дня, проснувшись, он увидел, как немецкие рабочие развешивают таблички с новым названием улицы: «Рихард Зоргештрассе».

Как-то раз я отправился в галльское кафе журналистов, где у нас намечалось мероприятие по вводу нашего агента в разработку иностранца. Агента мы на одни сутки позаимствовали у берлинских коллег. Явившись в Дом журналистов, я узнал, что кафе в ближайшие дни будет закрыто по случаю двух свадеб. Вполне естественно, что на службу я возвращался в плохом настроении. Срывалось очень важное мероприятие. На пути моем мне повстречался один из заместителей начальника городской полиции, с которым я поделился своим горем. Он расхохотался и, хлопнув меня по плечу, заявил, что немедленно все уладит. Через пятнадцать минут обе свадьбы были передвинуты на следующую неделю, а мы смогли сделать то, что планировали. Признаюсь, что у себя дома, в Союзе, я не смог бы провернуть такого.

Для чего я рассказываю эти забавные истории? А вот для чего: немцы имели установку помогать нам, но ведь это указание своего руководства они могли бы выполнять и формально, спустя рукава, а выполняли они его с душой, порой с энтузиазмом. Причина тому простая. Мы, оперработники советских спецслужб, быстро переводили отношения с немцами с официальной основы на человеческую, дружескую. Так поступали все мои товарищи по работе, но я не в праве писать о деятельности каждого из них на этом поприще. Пусть напишут сами. Я буду писать о себе. Да, я был на дружеской ноге с многими из тех самых пресловутых «штази», которых вот уже десять лет травят и поливают помоями как немецкие, так и отечественные средства массовой информации. У меня было полным-полно друзей в разведке и контрразведке ГДР. Не побоюсь сказать, что это были отличные ребята, которые честно делали свое дело. Тогда это дело было у нас с ними общим.

С немецкими разведчиками и контрразведчиками я не только сотрудничал, я с ними ходил пить пиво, охотился на зайцев, рыбачил, дружил семьями. Кстати, охотник и рыбак я был никудышный, хотя ни одной рыбалки и охоты не пропускал. Особенно неуютно я чувствовал себя на охоте. Не хотел убивать никого живого, хотя стрелок был хороший и на соревнованиях по стрельбе брал призы. Немцы эту мою слабость заметили, прозвали меня опереточным охотником и постоянно надо мной подтрунивали. Однажды они подвели меня к огромному дубу, на котором сидел коршун. «Вот, Арнольд, – сказал мне начальник одного из отделов МГБ, – если ты убьешь этого хищника, то с тебя – сто грехов». Я приложился и выстрелил. Во все стороны полетели перья, но коршун продолжал спокойно сидеть на своем месте. Я оглянулся и увидел, что немцы полегли на траву со смеху. Оказывается, я стрелял в чучело коршуна, которое немецкие колхозники водрузили на дуб для отпугивания воробьев и грызунов, пожиравших пшеницу. 9 мая 1992 года один из участников той охоты позвонил мне в Москву.

– Поздравляю тебя с праздником, – сказал он.

– Спасибо, – ответил я.

– А будет ли у вас сегодня салют? – осведомился он.

– Салют будет! – заверил я его.

– Как хорошо! – вздохнул он.

У меня перехватило горло. Он, немец, поздравлял меня, русского, с Днем Победы, в то время, как свои, русские, загадили нашу Великую Победу с головы до пят.

В моей квартире много сувениров, подаренных немецкими друзьями. В основном это бокалы с гербами разных городов, пивные кружки, предметы народных промыслов, книги. Я часто разглядываю эти вещи и вспоминаю тех, кто мне их подарил. Вот старинная медная шахтерская лампа, похожая на волшебную лампу Аладина. Впрочем, это вовсе и не лампа, а бутылка, под лампу закамуфлированная. Ее я получил в подарок от начальника Галльского окружного управления МГБ полковника Эмиля Вагнера. Стоп! Этот человек заслужил того, чтобы рассказать о нем поподробнее.