Ополченцы из лагерной охраны рассказывают, что вначале пленные не были такими вялыми. В лагере, как это обычно бывает, было много случаев мужеложства, и, судя по рассказам, на этой почве пленные нередко пускали в ход кулаки и ножи. Теперь они совсем отупели и стали ко всему безразличными. Я вижу их темные фигуры. Их бороды развеваются на ветру. Я ничего о них не знаю, кроме того, что они пленные, и именно это приводит меня в смятение. Это безымянные существа, не знающие за собой вины.

Чей-то приказ превратил эти безмолвные фигуры в наших врагов. Другой приказ мог бы превратить их в наших друзей. Какие-то люди, которых никто из нас не знает, сели где-то за стол и подписали документ, и вот в течение нескольких лет мы видим нашу высшую цель в том, что род человеческий обычно клеймит презрением и за что он карает самой тяжкой карой. Кто же из нас сумел бы теперь увидеть врагов в этих смирных людях с их детскими лицами? И все же, если бы они были сейчас на свободе, мы снова стали бы стрелять в них, а они в нас.

Но мне пора отправляться на фронт. Последний рывок перед отпускным, который мне обещали. Вообще-то последние два месяца я провалялся в больнице. У меня была перебита кость и множественные осколочные раны. Я все реже использовал предмет, и все чаще получал раны. И после этой я должен отправиться домой на две недели в отпуск. Но меня вызвали сюда, на передовую. Говорят у многих отозвали отпускные. Наверно планируется что-то масштабное. И требуются абсолютно все, кто мог держать винтовку.

Прибыв к месту назначения, я не застаю в разрушенном местечке никого из наших. Узнаю, что наш полк входит теперь в состав летучей дивизии, которую всегда бросают туда, где что-нибудь неладно. Это, конечно, не очень весело. Мне рассказывают, что у наших будто бы были большие потери. Я быстро нахожу своих трех друзей и боевых товарищей, если их можно так назвать. Они все были живы. Фридрих, как всегда что-то громогласно объяснял, а Мартин улыбался, словно говоря одной только своей ухмылкой: «не прав, ты голубчик».

— Ясно только то, что война идет, — Вставил свое слово Штефан. — И с каждым днем в нее вступают все новые страны.

— А не подскажешь, отчего вообще возникают войны? — И снова Мартин со своей ухмылкой. Фридрих почему-то затих.

— Чаще всего от того, что одна страна наносит другой тяжкое оскорбление, — Отвечает Штефан.

— Страна? Ничего не понимаю, — Ухмылка у Мартина становится больше. Фридрих куда-то потопал, махнув рукой. Мартин и Штефан остались одни. Они по-прежнему меня не замечали. И я оставался в стороне, не встревая в разговор. — Ведь не может же гора в Германии оскорбить гору во Франции.

— Я же не то хотел сказать. Один народ наносит оскорбление другому…

— Тогда что здесь делаю я? — отвечает Мартин. — Лично меня никто не оскорблял.

— Народ тут надо понимать как нечто целое, то есть государство! — восклицает уже в нетерпении Штефан.

— Государство, государство! Полевая жандармерия, полиция, налоги — вот что такое ваше государство.

— Да я не то хотел сказать. Как же с тобой трудно, Мартин. Государство и родина это далеко не одно и то же. Родины без государства не бывает.

— Правильно, но ты не забывай о том, что почти все мы простые люди. Да ведь и во Франции большинство составляют рабочие, ремесленники, мелкие служащие. Теперь возьми какого-нибудь французского слесаря или сапожника. С чего бы ему нападать на нас? Нет, это все правительства выдумывают. Я вот сроду ни одного француза не видал, пока не попал сюда, и с большинством французов дело обстоит точно так же, как с нами. Не говоря уже об этих дикарях, русских. Как здесь нашего брата не спрашивают, так и у них.

— Значит, есть люди, которым война идет на пользу.

— Ну уж только не мне. Да и кайзеру от нее тоже пользы мало. У него ж и так есть все, что ему надо.

— Генералам война приносит славу.

— Но ведь надо еще одержать эту победу

— Наверно, за ними стоят другие люди, которые на войне нажиться хотят.

— А вот это уже в точку. Никто как будто бы и не хочет, а смотришь, и война уж тут как тут. Мы войны не хотим, другие утверждают то же самое, и все-таки чуть ли не весь мир в нее впутался.