— Поля, за неё сто рублей всего в комиссионке давали. Она обошлась в триста, а стоит и того больше. Это старинная вещь! Я такие в руках держала только в детстве… у родителей покойных в доме. Какой смысл её за сто рублей продавать?

Я вышел в кухню, щурясь на свет.

— Ба, ты хоть объяснила Инке, что это за вещь? — спросил я, протирая глаза. — Она же её как обеденную скатерть использует. Пусть уберёт и хранит до лучших времён, пока Петра в Москву не переведут и квартиру на Кутузовском проспекте не дадут.

Мама хмыкнула. Не верит она в зятя… А напрасно. В начале девяностых он уже сможет в отставку выйти, военную пенсию получать и каким-то бизнесом попробовать заняться. А я помогу, присмотрю за ним. А то такие как он первыми от рэкета погибали — они несгибаемые, платить отказывались. А потом их прямо в машинах взрывали вместе с семьей. Значит, мне тоже нужно быть серьезным человеком в то время, чтобы рэкет и меня, и моих друзей стороной обходил. Если у мамы и дальше все с Ахмадом серьезно будет, то есть у меня идея, как заставить всяких солнцевских смотреть в другую сторону от меня и моих проектов…. Надо только с родственниками Ахмада получше задружиться.

— Ты как, сможешь погулять с Аришкой? — спросила мама.

— Конечно, — ответил я и умылся, чтобы окончательно проснуться.

На улице ноги сами понесли меня к дому Ивана. Хотел взглянуть этому дуралею в глаза. Он махал топором в глубине двора. Методично, зло, откидывая колотые дрова, как Илья Муромец басурман. Странно, но, похоже, он тоже не в настроении.

Я молча смотрел на него. И он как будто почувствовал мой взгляд. Остановился, обернулся и пошёл медленно ко мне. У меня Аришка была на руках, он наверняка, сразу по силуэту в темноте узнал меня.

Молча подошёл, протянул руку, мы поздоровались. Я ждал, что он скажет.

— Я нашёл заначку Цушко, — наконец сказал он.

Я промолчал.

— На соседнем участке в садовом товариществе, — продолжил он. — Как ты и говорил.

Я молчал.

— В погребе, все, как ты догадался, — добавил Иван. — В стене были. За выдвигающимся кирпичом.

— И сколько там было? — наконец, не выдержав, спросил я.

— 163 тысячи.

— И?

— Сдал по описи в отдел.

— И?

— Свадьбы не будет. Вероника расстроилась, что я такой честный.