– Из Владимира.

– Бывал я там, – кивнул дед и снова закашлялся, чем вызвал неодобрительные Машины вздохи, – хороший был город, да зачах.

– Скажите, – вернулся к расспросам Стас, – а у монахов этих с Арзамасом отношения как?

– Отношения? Торгуют они там. Рабов да награбленное, что самим не нужно, продают, а чего не хватает – покупают. Кожи возят еще. Вот и все отношения.

– Маша говорила, что крепость вроде Ильи Муромца имя носит?

– Так и есть.

– Уж не те ли это монахи, которых из Мурома выгнали?

– Они самые. Братьями да отцами себя кличут. Пришли сюда лет тридцать назад. Шестьдесят человек или около того. Заложили поселок, хозяйством обзавелись, храм выстроили. Маленькая община была, но сильная. Автоматы, пулеметы… – Захар глотнул из миски и прочистил горло.

– Это у них вроде культа, что ли?

– Точно. Они каждому своему стволу имя дают. Живым считают его. Письмена всякие гравировкой наносят, приклады мастерят резные. Говорят, что души их, стволов-то, со стрелком завязаны неразрывно. Что будто бы сам Господь через это дело суд справедливый творит, пули волею своею направляет. Ну и прочая херня в том же духе.

– Да, – покивал Стас, – слышал. Только вот не знал, что в навашинских землях они осели. А бригады как же? Неужели у себя под боком пригрели и не трогают?

– Бригады промеж собою уж давно не воюют, – с искренним удивлением в голосе пояснила Маша.

– Что значит «промеж собою»?

Старик с девчонкой недоуменно переглянулись.

– Так ведь, – продолжил Захар, – монахи эти, как ты их называешь, и есть бригада навашинская, одна из пяти – Святые Люди. Не слыхал?

Стас взял долгую паузу и сделал в воздухе несколько спиралевидных движений указательным пальцем.

– Та-ак… Это… Значит, бывшие монахи, верой и правдой Мурому служившие, детей крестившие, теперь рабами торгуют и человечину жрут?

– Во славу Господа, – сыронизировал старик. – Раньше-то навашинские человечинкой без особых затей пробавлялись, а теперь у них под такое дело целая наука имеется. – Он невесело посмеялся и снова зашелся в приступе кашля. – Они ж, «святые» эти, как за реку перебрались, отстроились только, корни на новом месте пустили, а тут раз тебе – и все тридцать три несчастья на их монашеские головы. Молитвы молитвами, а жрать-то хочется. Уж я не знаю, как там на самом деле было, но слыхал, будто держались они долго. Соседи, что в Навашино и в деревнях поодаль, уже кушали друг дружку вовсю, а эти постились, пока сами дохнуть не начали. Вот тогда и задумались, как быть дальше – молиться и сгинуть или убивать и есть? Какой вариант выбрали, ты догадываешься, наверное. Ну а раз вера вроде как человечину жрать не позволяет, так, значит, поменять ее надо. Они и поменяли. И до того… – Кашель снова прервал рассказ, Захар поднял миску и отхлебнул. – До того, значит, хороша новая вера вышла, что через пару-тройку лет в нее все местные обратились. А единоверцев кушать – грех. Ну и понеслась кровавая баня по окраинам, веру их не принявшим. Потом, правда, со съестным положение выправилось маленько. Опять харч привычный в рацион вернулся. Сейчас они людями не часто закусывают. Да и к выбору придирчиво подходить стали. Им теперь здоровых и сильных подавай, да еще чтоб соперником был достойным, с оружием умел обращаться, и вообще… Торгаши с фермерами их в плане еды не интересуют. А вот на тебя, – Захар сметил Стаса взглядом, – могут и соблазниться. Раз в отдельную клетку посадили, значит, виды имеют.

– Нет, – подала голосок Маша, – его не станут есть, он же как раз торговец, тканями торгует. Сам говорил.

– Конечно, – усмехнулся старик, – а я Матерь Божья, только по мне не видать.