— Тот, кто не знал войны, не знает и Бога.

Старки слышал этот сомнительный девиз и раньше. И каждый раз он будоражил его сознание. Сегодня он наполнил его страхом, Старки опасался, что уже скоро сможет проверить правдивость этих слов. Он отвернулся от окна, чтобы присоединиться к собранию.

Жан Паризо де Ла Валлетт,[7] великий магистр ордена, стоял перед столом с картами вместе с полковником Ле Масом. Высокому и суровому, в длинной темной рясе с нашитым на нее крестом Святого Иоанна, Ла Валлетту исполнился семьдесят один год. Пятьдесят лет сражений в открытом море закалили его, так что, должно быть, он знал, о чем говорит. В двадцатые годы он пережил кровавую трагедию Родоса, когда потрепанные остатки ордена оказались изгнаны в море на последних своих кораблях. В сорок шесть он на год стал рабом на галере Абдур-Рахмана. Пока остальные приобретали высокое положение в ордене, оставаясь на безопасной земле, Ла Валлетт десятилетиями бороздил море в бесконечных пиратских походах, набивая ноздри табаком, чтобы не ощущать корабельной вони. У него был высокий лоб, совсем уже седые волосы и такая же седая борода. Глаза выгорели на солнце, приобретя цвет камня. Лицо казалось отлитым из меди. Для него весть о грядущем вторжении стала чем-то вроде эликсира молодости из античного мифа. Он бросался в объятия судьбы с пылом любовника. Он был неутомим. Энергия в нем била через край. Он был полон воодушевления. Воодушевления человека, чья ненависть наконец-то может вырваться на свободу без оглядки и сожаления. Что Ла Валлетт ненавидел, так это ислам и творимые им злодеяния. А любил он Бога и Религию. И вот на закате его дней Бог послал Религии благословение в виде войны. Войны в ее высшем проявлении. Войны, выражающей божественную волю. Войны безыскусной и чистой, которую предстоит довести до конца, пройдя через все мыслимые крайности жестокости и ужаса.

Тот, кто не знал войны, не знает и Бога? Христос никогда не благословил бы вооруженной борьбы. Впрочем, временами Старки приходил к убеждению, что Ла Валлетт просто безумен. Безумен от предчувствия необузданной жестокости. Безумен от осознания, что через него течет сила Господа. Безумен, потому что кто еще, кроме безумца, может держать в своей руке судьбу народа и с таким хладнокровием предвидеть гибель тысяч людей? Старки пересек комнату, подходя к двум старым товарищам, которые беседовали перед столом с картами.

— Сколько еще придется ждать? — спросил полковник Ле Мас.

— Дней десять. Неделю. Может быть, и меньше, — ответил Ла Валлетт.

— Я думал, у нас в запасе еще месяц.

— Мы ошибались.

В убранстве кабинета Ла Валлетта отображался суровый характер его хозяина. Никаких гобеленов, картин и изящной мебели, которые были у его предшественников. Вместо них — камень, дерево, бумага, чернила, свечи. К стене прибито простое деревянное распятие. Полковник Пьер Ле Мас прибыл этим утром из Мессины с неожиданным подкреплением из четырехсот испанских солдат и тридцатью двумя рыцарями ордена. Это был плотный, закаленный в боях человек лет под шестьдесят. Ле Мас кивнул Старки и указал на разложенную карту.

— Только философ в силах расшифровать эти иероглифы. Карта, к досаде Старки, который сам занимался тонким искусством картографии, оказалась густо испещренной пометками и значками, придуманными Ла Валлеттом. Орден Святого Иоанна Крестителя делился на восемь лангов, или языков, в соответствии с происхождением их членов: Французский, Прованский, Овернский, Итальянский, Кастильский, Арагонский, Баварский и Английский. Ла Валлетт указывал на защитную стену, которая огибала Эль-Борго огромной каменной дугой с запада на восток, называя, за каким лангом закреплен каждый бастион.

— Франция, — сказал он, указывая на крайний правый бастион как раз рядом с Галерным проливом. Как и Ле Мас, Ла Валлетт был представителем самой воинственной французской провинции, Гаскони. — Затем наш доблестный Прованский ланг, вот здесь, на главном бастионе.

Ле Мас спросил:

— И сколько у нас рыцарей Прованса?

— Семьдесят шесть рыцарей и сержантов. — Палец Ла Валлетта двигался по карте на запад. — На левом фланге ланг Оверни. Затем итальянцы, сто шестьдесят девять копейщиков, за ними Арагон. Кастилия. Германия. Всего пятьсот двадцать два брата откликнулись на призыв к оружию.

Ле Мас наморщил лоб. Число рыцарей было печально мало.

Ла Валлетт добавил:

— С теми людьми, которых привели вы, у нас получается еще восемьсот испанских tercios[8] и четыре десятка джентльменов удачи. Мальтийское ополчение составляет немногим больше пяти тысяч.

— Я слышал, Сулейман послал шестьдесят тысяч гази,[9] чтобы сбросить нас в море.

— Если считать матросов, рабочие батальоны и обслугу — гораздо больше, — ответил Ла Валлетт. — Псы пророка гонятся за нами уже пять сотен лет, от Иерусалима до Крака-де-Шевалье, от Крака-де-Шевалье до Акра, от Акра до Кипра и Родоса, и каждая миля по ходу нашего отступления отмечена кровью, пеплом и костями. На Родосе мы предпочли смерти жизнь, и, хотя для всего мира это история, овеянная славой, для меня это позорное пятно. На этот раз не будет никакого «славного поражения». Нам больше некуда отступать. Мальта наш последний рубеж.

Ле Мас потер руки.