— Я ищу способа добраться до острова Мальта.

Она хотела продолжать, но то, как напряглись и застыли черты его лица, заставило ее умолкнуть. И снова ей на ум пришло сравнение с волком. На этот раз — с волком, который услышал шаги охотника.

— Вы сознаете безрассудство, если не сказать глупость, подобного предприятия? — спросил он.

— Мне сотни раз объясняли, насколько это опасно, и в таких подробностях, каких я предпочла бы не слышать. Я знаю все о жестокостях турок и о мрачных перспективах, какие ждут жителей Мальты. Несмотря на то что многие стекаются в крепости, чтобы умереть, мне отказывают вправе избрать подобную судьбу для себя.

— Но вы явно стремитесь не в крепость и не на смерть.

— Нет. Я, разумеется, стремлюсь возложить на Религию ответственность за свою жизнь и благополучие, уменьшить их запас продовольствия и воды и вообще доказать, что я именно то, чем они меня считают: самодовольная и бесполезная женщина, у которой ума ни на грош.

Затаенный гнев, прорвавшийся в голосе, испугал ее. Тангейзер ничего не ответил, и она покраснела. Она поднялась, стиснула руки и отвернулась от него.

— Простите меня, сударь, но, как вы видите, я в отчаянии.

— Они неделями вывозили с острова лишние рты, тысячами, — произнес он, — и их можно понять. При осаде Сент-Квентина защитники крепости выставляли ненужных людей за ворота под копья врагов, где те погибали самым печальным образом.

— Я не стану спорить с вами. Я ведь лишний рот.

— Ради чего вы хотите попасть на Мальту?

Карла не оборачивалась.

— Я мальтийка. — Она никогда раньше не претендовала на это звание, потому что ее предки были родом с Сицилии. Но кажется, так будет вернее. — Она добавила: — Мальта мой дом.

— Никто не бежит в горящий дом только потому, что это его дом, — заметил Тангейзер. — Только если внутри осталось что-то особенно ценное. Что-то такое, за что не жалко отдать жизнь.

— Мой отец живет на острове, в Мдине.

Она давным-давно умерла для своего отца. И он тоже давным-давно умер бы для нее, если бы не боль в сердце, которую поддерживали воспоминания. Тангейзер ничего не ответил. Она понимала, что ее объяснения неубедительны, ей хотелось бы увидеть выражение его лица, но она так и не повернулась.

— Какая дочь не захочет быть рядом с отцом в такие смутные времена? — прибавила она.

— Вы хотите, чтобы я рисковал своей жизнью? — спросил Тангейзер. — Если вы намереваетесь подвигнуть меня на это ложью, вы хотя бы должны высказать эту ложь мне в лицо.

Она посмотрела на свои руки. Пальцы побелели. Но она все равно не оборачивалась. Она сумела выдавить:

— Сударь, вы так великодушно потратили на меня свое время. Благодарю вас. Наверное, теперь вы можете идти.