Среди экспериментов Райна нужно также упомянуть опыты с игральными костями. Субъекту предлагалось бросать кости (посредством механического устройства) и одновременно желать, чтобы конкретное число – скажем, 3 – выпадало как можно чаще. Результаты этого так называемого психокинетического эксперимента были признаны положительными, причем они становились тем лучше, чем больше костей бросали единовременно [118]. Если пространство и время можно считать психически относительными, то и движущееся тело должно подвергаться действию соответствующей относительности (или обладать этим свойством).

Общим для всех описанных выше экспериментов является тот факт, что количество угадываний обнаруживало тенденцию к уменьшению после первой серии экспериментов, а позднее результаты и вовсе становились отрицательными. Но если по какой-либо причине, внешней или внутренней, заинтересованность субъекта вновь возрастала, то результаты улучшались. Отсутствие интереса и скука суть негативные факторы; азарт, надежда на успех и вера в возможность экстрасенсорного восприятия сулили хорошие результаты и как будто на самом деле являлись теми условиями, от которых зависел исход эксперимента как такового. В этой связи любопытно напомнить о хорошо известной Эйлин Дж. Гаррет, английском медиуме [119], которая провалила эксперименты Райна, потому что, по ее собственным словам, она не смогла добиться никакого отклика от «бездушных» карт.

Пожалуй, этого краткого изложения достаточно для того, чтобы читатель получил хотя бы общее представление об экспериментах Райна. В упомянутой ранее книге Дж. Н. М. Тайрелла [120], ныне покойного президента Общества психических исследований, приводится превосходный отчет и подытоживаются все результаты исследований в этой области. Автор этой книги и сам внес немалый вклад в изучение экстрасенсорного восприятия. А с физической точки зрения положительную оценку опытам по изучению ЭСВ дал Роберт А. Макконнел [121] в статье «ЭСВ – факт или фантазия?» [122].

Как и следовало ожидать, предпринимались разнообразные попытки объяснить эти результаты, которые граничили с чудом, с полной невообразимостью. Но все эти попытки разбивались о факты, а факты упрямо отказывались изыматься из действительности. Эксперименты Райна открыли нам то обстоятельство, что существуют события, связанные друг с другом эмпирически, в нашем случае значимо, без малейшей возможности доказать каузальность этой связи, поскольку при «передаче» не наблюдалось проявления никаких известных свойств энергии. Следовательно, имеются весомые основания усомниться в том, что мы вообще имеем дело с «передачей» чего-либо [123]. Эксперимент со временем принципиально исключает что-либо подобное, поскольку нелепо было бы предполагать, что ситуация, которая еще не существует и которая возникнет в будущем, способна «передавать» себя энергетически субъекту в настоящем времени [124]. Куда разумнее допустить, что научное объяснение должно начинаться с критики наших понятий пространства и времени, с одной стороны, и нашего понятия бессознательного – с другой стороны. Как я уже отмечал, сегодня невозможно объяснять ЭСВ или «значимые совпадения» с точки зрения энергии. Это побуждает отвергать и каузальное объяснение, ведь следствие нельзя понимать иначе, кроме как проявление энергии. Значит, рассуждать нужно не о причинах и следствиях, но о совместном пребывании во времени, о чем-то наподобие одновременности (gleichzeitigkeit). Я подобрал термин «синхронистичность» для обозначения того гипотетического фактора, который равнозначен каузальности как объяснительный принцип. В своей статье «Теоретические размышления о сущности психического» я рассматриваю синхронистичность как психически обусловленную относительность пространства и времени. Эксперименты Райна показывают, что применительно к психическому пространство и время, так сказать, «упруги», что их возможно свести до почти незаметной точки, как если бы они зависели от психического состояния и существовали не сами по себе, а лишь как «допущения» сознательного разума. В исходном взгляде человека на мир – если судить по первобытным народам – пространство и время наделялись крайней условностью. Они превратились в «твердые» понятия лишь в ходе психического развития человека, преимущественно благодаря внедрению единиц измерения. Как таковые пространство и время не содержат ничего. Это гипостазированные понятия, порожденные аналитической активностью сознательного разума, и они образуют незаменимую систему координат для описания поведения движущихся тел. То есть они по своему происхождению относятся к психическому, что, возможно, и побудило Канта причислить их к априорным категориям. Но если пространство и время суть не более чем признаки движущихся тел, возникшие по интеллектуальной потребности наблюдателя, то их релятивизация посредством психических состояний больше не должна вызывать удивления, ибо она вполне укладывается в границы возможного. Такая возможность появляется, когда психическое наблюдает не внешние тела, а самое себя. Именно это подтверждают эксперименты Райна: ответы субъекта проистекают не из отслеживания материальных карт, а из чистого воображения; это «случайные» идеи, которые обнажат структуру, их порождающую, то бишь бессознательное. Укажу только, не вдаваясь в подробности, что ключевые факторы бессознательного психического, иначе архетипы, формируют наше коллективное бессознательное. Последнее есть то психическое, которое одинаково для всех индивидуумов. Его нельзя воспринять непосредственно или представить, в отличие от воспринимаемых психических феноменов, и вследствие «непредставимости» его природы я рассуждаю о психоидной структуре.

Архетипы суть формальные факторы, отвечающие за организацию психических процессов в бессознательном, своего рода «образцы поведения». При этом они обладают «специфическим зарядом» и оказывают нуминозное воздействие, которое выражается в аффектах. Сами аффекты создают частичное abaissement du niveau mental [125], ведь, увеличивая «яркость» какого-либо конкретного элемента психики до аномального уровня, они отнимают столько энергии у других потенциальных элементов сознания, что другие элементы «затемняются» и в конце концов скрываются в бессознательном. Из-за ограничений, которые аффекты налагают на сознание сроком своего действия, происходит соответствующее ослабление ориентации, которое, в свою очередь, обеспечивает бессознательному благоприятные условия для проникновения в опустевшее пространство. Так, мы регулярно обнаруживаем, что неожиданные и в целом нежелательные элементы бессознательного прорываются вовне и выражают себя в аффектах. Такие элементы зачастую обладают низшей, примитивной природой, тем самым выдавая свое архетипическое происхождение. Как я покажу далее, отдельные проявления одновременности (синхронистичности) связаны с архетипами. Именно по этой причине я упоминаю здесь об архетипах.

Экстраординарная способность животных ориентироваться в пространстве также указывает на психическую относительность пространства и времени. Стоит упомянуть и о поразительном умении адаптироваться ко времени червей палоло, чьи хвостовые сегменты с половыми продуктами (молока и икра) всегда появляются на поверхности моря в октябре и ноябре, за день до последней четверти луны [126]. В качестве объяснения приводят ускорение вращения Земли, вызываемое в эту пору гравитацией Луны. Но с астрономической точки зрения это объяснение вряд ли можно считать верным [127]. Несомненная связь между женским менструальным циклом и движением Луны по небосводу носит сугубо числовой характер; эти циклы на самом деле не совпадают друг с другом, и нет доказательств того, что они когда-либо совпадали.

Проблема синхронистичности занимала меня долгое время, пожалуй, с середины двадцатых годов [128], когда я изучал проявления коллективного бессознательного и постоянно наталкивался на связи, которые невозможно было объяснить случайностями или последовательностями совпадений. Я обнаруживал «совпадения», отличавшиеся такой многозначностью, что вероятность их «случайности» стремилась к отрицательной величине, да еще в астрономическом исчислении. Для примера приведу следующий случай из своей практики. Молодой женщине, которую я лечил, в миг предельного обострения болезни приснилось, что ей вручили золотого скарабея. Когда она рассказывала мне этот сон, я сидел спиной к закрытому окну. Внезапно я услышал позади себя какой-то звук, будто кто-то негромко стучал по стеклу. Я обернулся и увидел, как летучее насекомое бьется о наружную поверхность стекла. Я открыл окно и поймал насекомое на лету, едва оно проникло в комнату. Это был ближайший аналог золотого скарабея, какого только можно встретить в наших широтах: скарабееподобная золотистая бронзовка (Cetonia aurata), которая, вопреки своим повадкам, вдруг решила почему-то очутиться в темной комнате. Должен признаться, что ничего подобного не случалось со мной ни до того, ни после, а сновидение этой пациентки накрепко запечатлелось в моей памяти.

Еще хотелось бы поведать о другом случае, типичном для определенной категории событий. Жена одного из моих пациентов, мужчины старше пятидесяти, однажды рассказала мне, что, когда испускали последний вздох ее мать и бабушка, за окнами собиралось множество птиц. Мне доводилось слышать подобные истории и от других людей. Когда лечение ее супруга близилось к концу и нам почти удалось справиться с неврозом, у него неожиданно появились довольно безобидные симптомы, в которых я заподозрил сердечную болезнь. Я направил этого мужчину к специалисту, который его осмотрел и написал мне, что не нашел никакого повода для беспокойства. Возвращаясь с консультации с запиской от врача в кармане, мой пациент потерял сознание прямо на улице. Когда его принесли домой, жена уже сильно волновалась, ибо вскоре после того, как муж отправился к врачу, целая стая птиц села на крышу их дома. Разумеется, женщина сразу вспомнила истории, связанные с кончиной ее родственников, и ожидала самого худшего.

Пускай я был лично знаком с этими людьми и хорошо знаю, что все изложенное – чистая правда, никто, я уверен, из тех, кому привычно считать все подобное простыми «совпадениями», не переменит свое мнение. Эти две истории я пересказал исключительно ради того, чтобы продемонстрировать, каким образом «значимые совпадения» обыкновенно проявляются в повседневной жизни. В первом случае совпадение можно приписать, пожалуй, приблизительному тождеству двух главных объектов (скарабея и бронзовки), а вот во втором случае кажется, что между смертью и стаей птиц не может быть никакой связи. Однако если вспомнить, что в вавилонском Гадесе души облачались в «одеяния из перьев» [129], а в Древнем Египте ба, или одна из душ, воображалась птицей [130], то вряд ли будет преувеличением допустить в данном случае воздействие некоего архетипического символизма. Происходи все в сновидении, толкование этого сна опиралось бы на сравнительный психологический материал. Да и в первом случае, возможно, тоже присутствует архетипическая основа. Пациентка с большим трудом поддавалась лечению, и к той поре, когда ей приснился этот сон, мы почти ничего не добились. Тут следует пояснить, что, на мой взгляд, всему виной был анимус [131] пациентки, приверженный картезианской философии и настолько упорно цеплявшийся за собственные представления о реальности, что усилия трех врачей – я был третьим по счету – уходили, по существу, в ничто. Явно требовалось что-то неожиданное, что-то иррациональное, но это было вне моих сил. Самого сновидения было достаточно для того, чтобы, пускай незначительно, поколебать рационалистическую установку пациентки. Но когда «скарабей» и вправду влетел в окно, естество (natürliches wesen) пациентки сокрушило броню ее анимуса, и процесс трансформации наконец-то сдвинулся с мертвой точки. Любое значимое изменение установки знаменует собой психическое обновление, которое, как правило, сопровождается символами второго рождения, возникающими в сновидениях и фантазиях пациента. Скарабей – это классический пример символа второго рождения. В древнеегипетской книге Ам-Дуат [132] сообщается, что мертвый солнечный бог на десятом привале преображается в бога Хепри, то есть в скарабея, а затем, на двенадцатом привале, восходит на ладью, которая уносит его, уже обновленного, в утреннее небо. Единственная трудность при общении врача с образованным человеком заключается в том, что нельзя исключать возможность криптомнезии (впрочем, моя пациентка точно ничего не знала о всей этой символике). Но факт остается фактом: психолог постоянно сталкивается со случаями, когда появление символических параллелей [133] невозможно объяснить без обращения к гипотезе о коллективном бессознательном.

«Значимые совпадения» – которые следует отличать от бессмысленных случайных группировок событий – проистекают, по-видимому, из архетипических оснований. По крайней мере, все случаи из моей практики, которых было немало, явно это подтверждают. Пусть всякий, кто обладает опытом в этой области, схожим с моим собственным, способен распознать этот архетипический характер, довольно затруднительно связать такие события с психическими условиями из экспериментов Райна, ведь в последних нет неоспоримых свидетельств какой-либо группировки архетипов, а эмоциональное состояние отличается от приведенных мною примеров. Тем не менее необходимо помнить о том, что наилучшие результаты достигались в первых сериях экспериментов Райна, после чего наблюдалось резкое их ухудшение. Однако, если удавалось заново пробудить интерес испытуемого к утомительному и скучному эксперименту, результаты вновь улучшались. Значит, эмоциональный фактор также играет важную роль. Впрочем, аффекты в значительной степени обусловливаются инстинктами, формальным выражением которых является архетип.

Между двумя моими примерами и экспериментами Райна можно провести еще одну психологическую аналогию, не столь, правда, очевидную. Общим для всех этих будто бы совершенно разных ситуаций будет то обстоятельство, которое передается «фактором невозможности». Пациентка, увидевшая во сне скарабея, очутилась в «невозможной» ситуации, поскольку ее лечение зашло в тупик и выхода не предвиделось. В подобных ситуациях, если они достаточно серьезны, и приходят, как правило, архетипические сновидения, указующие путь, о котором пациент даже не догадывался. Именно такие ситуации группируют архетипы с наибольшей регулярностью. Поэтому в ряде случаев психотерапевт считает своим долгом прояснять ту рационально неразрешимую проблему, которую обозначает бессознательное пациента. Когда проблема выявлена, в действие вступают глубинные слои бессознательного, примордиальные образы, и начинается трансформация личности.

Во втором моем примере наличествовали полубессознательный страх и угроза летального исхода при полной невозможности адекватного понимания ситуации. В экспериментах Райна сама «невозможность» поставленной перед субъектом задачи побуждала его полностью сосредоточиться на процессах, протекающих внутри, и тем самым бессознательное получало шанс проявить себя. Вопросы, которые задавались в экспериментах по ЭСВ, исходно имели эмоциональную окраску, потому что они постулировали нечто непознаваемое как потенциально познаваемое и как бы всерьез подразумевали возможность чуда. Субъект мог сколько угодно предаваться скепсису, но его бессознательное откликалось на такой «призыв» чуда, и в испытуемом пробуждалась надежда, дремлющая во всех людях, на реальность чудесного. Примитивные суеверия лежат сразу под внешним слоем культуры даже у наиболее трезвомыслящих индивидуумов; как раз те, кто усерднее прочих бьется с суевериями, первыми поддаются их внушениям. Поэтому, когда в ходе эксперимента, подкрепленного всем авторитетом науки, человек слышит «призыв» чуда, отклик неизбежно порождает эмоцию, которая аффективно либо принимает, либо отвергает этот «призыв». Всем событиям в той или иной степени присуща аффективность, сколько бы это ни отрицали.

Здесь я хотел бы обратить внимание на те недоразумения, которыми потенциально чревато употребление термина «синхронистичность». Я остановился на таком термине потому, что одновременность двух событий, связанных между собою значимо, но не каузально, казалась мне важнейшим критерием. Поэтому я использую общее представление о синхронистичности в специфическом толковании, имея в виду совпадение во времени двух или более каузально несвязанных событий с общим или сходным значением, в противоположность «синхронии», которая означает просто одновременность протекания двух событий.

Получается, что синхронистичность – это возникновение некоторого психического состояния одновременно с одним или несколькими внешними событиями, которые кажутся смысловыми аналогами моментального субъективного состояния (равно как и последнее в ряде случаев может мниться таким аналогом событий). Два моих примера наглядно и по-разному это иллюстрируют. В истории со скарабеем одновременность очевидна, но вот во втором случае все иначе. Стая птиц и вправду вызвала смутный страх, но этому страху можно дать каузальное объяснение. Жена моего пациента ранее определенно не испытывала осознанно каких-либо чувств, сопоставимых с моими опасениями, поскольку симптоматика пациента (боли в горле) была не из тех, каковые побуждают непосвященных заподозрить неладное. Зато бессознательному нередко известно больше, нежели сознанию, и представляется вероятным, что бессознательное этой женщины учуяло опасность. Если исключить сознательные психические элементы, например, размышления о смертельной угрозе, то мы получим явную одновременность появления стаи птиц, в ее традиционном значении, и смерти супруга этой женщины. Психическое состояние, если не принимать в расчет возможное, но недоказуемое возбуждение бессознательного, определяется, по-видимому, внешними событиями. Тем не менее психика этой женщины реагировала на происходящее и до того, как стая птиц села на ее дом и была замечена. Посему мне представляется, что в ее бессознательном действительно произошла группировка элементов. Стая птиц как таковая обладает традиционной символикой в мантике [134]. Это следует из восприятия самой женщины, и поневоле кажется поэтому, что птицы воплощали для нее бессознательное предвосхищение смерти. Врачи романтической эпохи [135] стали бы здесь рассуждать о «притяжении» или «магнетизме». Но, как я уже отмечал, подобные явления нельзя объяснять каузально, не впадая в фантастическое теоретизирование.

Восприятие стаи птиц как зловещего предзнаменования, насколько можно судить, опиралось у жены пациента на два предыдущих совпадениях такого рода. Но до кончины бабушки она не приписывала птицам такое значение, тогда это было просто совпадение по времени смерти и появлении стаи птиц. Да и при кончине матери женщина усмотрела совпадение, но в третьем случае оно подтвердилось, лишь когда умирающего принесли домой.

Я упоминаю обо всем этом, поскольку все перечисленное имеет важное значение для понимания синхронистичности. Возьмем другой пример. Один мой знакомый увидел во сне во всех подробностях внезапную смерть друга. Сам он находился в Европе, а его друг был в Америке. На следующий день поступила телеграмма о смерти друга, а через десять дней пришло письмо, содержавшее подробности его кончины. Если совместить европейское и американское время, получалось, что смерть наступила минимум за час до упомянутого сновидения. Мой знакомый в тот день лег поздно и не засыпал до часа ночи, а сновидение посетило его около двух часов. То есть сновидческий опыт не был синхронизирован со смертью друга. Ощущения такого рода часто посещают людей перед самым событием или сразу после него. Дж. У. Данн сообщает [136] о крайне поучительном сне, который ему привиделся весной 1902 года, когда он принимал участие в Англо-бурской войне. Он как будто стоял на вершине вулкана, на острове, который снился ему и раньше и которому угрожало катастрофическое извержение (сходное с извержением Кракатау [137]). Устрашенный, он захотел спасти четыре тысячи жителей этого острова, попытался связаться с французскими властями на соседнем острове и убедить их прислать все имевшиеся в наличии корабли. Тут в сновидении начали возникать типичные мотивы отчаянной спешки и опоздания, но все время перед его мысленным взором висели слова: «Четыре тысячи людей погибнут, если…» Несколько дней спустя Данн получил с почтой экземпляр газеты «Дейли телеграф» и сразу увидел следующий заголовок:

Сновидение посетило Данна вовсе не в миг катастрофы, а уже когда газета с новостями была на пути в Африку. Когда он читал заголовки, то перепутал числа 40 000 и 4000. Эта ошибка переросла в парамнезию [138], поэтому всякий раз, пересказывая это сновидение, он говорил о 4000 жертв вместо 40 000. Лишь через пятнадцать лет, когда ему понадобилось скопировать статью, он обнаружил свою ошибку. Его бессознательное допустило при чтении ту же самую ошибку, что и сознательный разум.

Тот факт, что Данн увидел этот сон незадолго до поступления новостей, отнюдь не выступает редким явлением. Нам часто снятся люди, от которых мы получаем письма со следующей почтой. В ряде случаев мне доводилось удостоверить, что в момент сновидения письмо уже находилось в почтовом отделении адресата. Что касается ошибок при чтении, это подтверждается и моим собственным опытом. На Рождество 1918 года я усиленно изучал орфизм, в особенности фрагменты орфического учения у Малалы [139], который характеризовал Первичный Свет как «триединый Метис, Фанет и Эрикепей» [140]. Вместо Ήρικεπαῖος («Эрикепей») я исправно читал Ήρικάπαῖος («Эрикапей», вообще-то оба варианта допустимы). Ошибка при чтении переросла в парамнезию, и впоследствии я читал это имя как «Эрикапей», но через тридцать лет вновь заглянул в книгу Малалы и выяснил, что правильно все-таки «Эрикепей». Приблизительно в ту же пору одна моя пациентка, с которой я не встречался целый месяц и которая ничего не знала о моих исследованиях, пришла ко мне с рассказом о сновидении – дескать, незнакомый человек вручил ей листок бумаги с «латинским гимном», посвященный богу «Эрикипею» (именно так, через «и»). Пациентка сумела запомнить и записать этот гимн после пробуждения. Текст оказался диковинной смесью латыни, французского и итальянского. Моя пациентка обладала поверхностным знанием латыни, немного знала итальянский и свободно изъяснялась по-французски. Имя «Эрикипей» ничего ей не говорило, что неудивительно, поскольку она не читала античных авторов. Мы жили на расстоянии 80 километров друг от друга и не общались целый месяц. Примечательно, что в ее варианте греческое имя тоже содержало ошибку, но бессознательное моей пациентки поменяло гласные, а я сам видоизменил отдельный слог («ка» вместо «ке»). Могу лишь предположить, что пациентка бессознательно «прочитала» текст, в котором присутствовало упоминание имени «Эрикепей», а моя ошибка заставила написать это имя неправильно.

Синхронистичность событий проявляется в одновременном возникновении двух разных психических состояний. Первое – это нормальное, вероятное состояние (то есть такое, которому можно дать каузальное объяснение), а второе – критически важный опыт, каузально никак не связанный с первым состоянием. В случае с внезапной смертью критический опыт нельзя непосредственно истолковать как «экстрасенсорное восприятие», зато он представляется таковым впоследствии. Но даже в случае со «скарабеем» непосредственно воспринимается психическое состояние или психический образ, который отличается от образа из сновидения только тем, что в его реальности мы убеждаемся незамедлительно. В случае со стаей птиц супруга умирающего находилась в состоянии неосознаваемого страха, который лично я вполне осознавал и который побудил меня направить пациента к специалисту по сердечным заболеваниям. Во всех этих случаях, идет ли речь о пространственном или временном ЭСВ, мы обнаруживаем одновременность нормального (обыденного) состояния с другим состоянием или ощущением, невыводимым из него каузально, причем объективное существование этого опыта подтверждается только позднее. Об этом необходимо помнить, в особенности тогда, когда рассматриваются некие будущие события. Они очевидно не синхронны, а синхронистичны, поскольку воспринимаются как психические образы в настоящем времени, словно объек-тивное событие уже состоялось. Неожиданный элемент, прямо или косвенно связанный с каким-то объективным внешним событием, совпадает с обычным психическим состоянием: это и есть синхронистичность в моем понимании, и я утверждаю, что перед нами одна и та же категория событий, вне зависимости от того, проявляется ли их объективность раздельно от моего сознания в пространстве или во времени. Эта точка зрения подтверждается результатами экспериментов Райна, где было показано, что влияние изменений пространства или времени не ощущается. Пространство и время, концептуальные координаты тела в движении, суть, вероятно, в основе своей одним и тем же (потому-то мы и говорим о длинном или коротком «промежутке времени»), а Филон Иудеянин [141] уже давно отметил, что «διάστημα τῆς τοῦ κόσμου κινήσεώς ἐστιν ό χρόνος» [142]. Синхронистичность в пространстве равно может пониматься как восприятие во времени, но примечательно то, что синхронистичность во времени непросто истолковать пространственно, ибо мы не в силах вообразить какое-либо пространство, где объективно присутствуют будущие события, которые могут восприниматься как таковые вследствие уменьшения этих пространственных расстояний. Опыт, впрочем, показывает, что при определенных условиях пространство и время возможно свести почти к нулю, и каузальность исчезает вместе с ними, поскольку она связана с существованием пространства и времени, а также физических изменений; в сущности своей это чередование причин и следствий. Поэтому синхронистические феномены принципиально не могут ассоциироваться с понятием каузальности. Следовательно, взаимосвязь «значимых совпадений» по необходимости должна трактоваться как акаузальная.

Желая отыскать для всего зримые причины, мы чрезмерно склонны поддаваться искушению и подбирать трансцендентальные основания. Однако «причиной» может выступать только наглядная и исчислимая величина. Определение «трансцендентальный» к причинам неприменимо, поскольку ничто трансцендентальное не может быть наглядно продемонстрировано. Если нам все-таки не нравится гипотеза аказуальности, то у нас нет иного выбора, кроме как объяснять синхронистические феномены простыми совпадениями – а это противоречит результатам экспериментов Райна по ЭСВ и другим фактам, подтвержденным парапсихологической литературой. Или мы вынуждены следовать рассуждениям, изложенным выше, и подвергать критике наши базовые объяснительные принципы, признавая, что пространство и время суть константы любой данной системы, только когда они измеряются без учета психических состояний. Это регулярно происходит в научных экспериментах. Но когда событие наблюдается без экспериментальных ограничений, наблюдатель нередко оказывается под воздействием эмоционального состояния, которое изменяет пространство и время путем «сжатия». Всякое эмоциональное состояние меняет сознание, происходит, как писал Жане, abaissement du niveau mental, то есть имеет место определенное сужение сознания и соответствующее усиление бессознательного, каковое, особенно при сильном аффекте, бросается в глаза даже непосвященным. «Тонус» бессознательного повышается, и возникает градиент, по которому бессознательное движется к сознанию. Последнее подпадает под влияние инстинктивных побуждений и элементов бессознательного (как правило, это комплексы, основанные на архетипах, на «инстинктивных образцах»). Бессознательное также содержит сублиминальные восприятия и забытые образы-воспоминания, которые не могут быть воспроизведены в текущий момент (не исключено, что они вообще невоспроизводимы). В сублиминальном содержании необходимо отличать восприятия от того, что я назвал бы «необъяснимым знанием», или «непосредственностью» психических образов. Чувственное восприятие может соотноситься с вероятными или возможными раздражителями за порогом сознания, но вот это «знание», или «непосредственность» образов бессознательного, не имеет никакой познаваемой основы – либо мы обнаруживаем познаваемые причинно-следственные связи с каким-то уже существующим, зачастую архетипическим содержанием. Но эти образы, укоренены они в уже существующей основе или нет, находятся в аналогичной или эквивалентной (то есть значимой) связи с объективными событиями, лишенными познаваемой или хотя бы мыслимой каузальной соотнесенности. Как может событие, отдаленное во времени и пространстве, порождать соответствующий психический образ, если передача необходимой для этого энергии попросту немыслима? Это кажется непостижимым, однако нам в конечном счете приходится допустить, что в бессознательном имеется нечто вроде априорного знания или «непосредственности» событий вне какой бы то ни было каузальной основы. Так или иначе, наше понятие каузальности не годится для объяснения этих фактов.