Я даже других представлять не хочу, от этой мысли сразу мутит и холодный ком оседает тяжестью в желудке. Слишком мерзко думать о других женщинах, когда мы через такое прошли.
— Я к себе бабы никогда ни одной не подпускал, кроме того раза в баре. И себя за него до сих пор корю.
Рав встает, подливая очередную порцию коньяка к себе в стакан, проходит ближе и тихо говорит:
— А она? Где была-то все это время? Неужели, ей одной удалось сбежать так, что ни менты, ни детективы частные ни нашли? А главное, бабки она откуда на это все взяла? Без твоей помощи.
Его слова отравляют нутро ядом. Я и сам задаюсь этим вопросом, но теперь, когда на горизонте объявляется какой-то Александр, все приобретает другой, новый смысл.
Ее нежелание прощать меня и мириться. Отстраненный взгляд. Отдаленность. Я прокручиваю последние дни, мрачно осознавая, что этот незнакомый черт с горы может вдруг стать третьим лишним.
Но я все еще не готов делиться своей женщиной, и отступать — тоже. Я отец ребенка, и нас связывает с ней куда больше, чем с любым другим мужиком на планете.
— Есть тут у меня одно подозрение, — медленно, нехотя сознаюсь я, — нужно пробить одного человечка… и выяснить, чем жила Мира все это время.
Глава 28
Время в больнице течет совсем иначе. Дни сменяются днями, и в какой-то момент я забываю, как выглядит внешний мир.
Но в этом есть и свои плюсы.
Одинаковый распорядок дня привносит успокоение: еда по расписанию, процедуры, бесконечное сцеживание молока, чтобы оно не пропало, приезд Марка, свидание с сыном.
Пока он все еще лежит отдельно, и каждый момент, что я провожу наедине с малышом, бесконечно трогателен и важен. Я уже не помню, как жила раньше, без него.
Без этих крохотных пяточек, с которых постоянно сползают носочки, и я подтягиваю их уже привычным движением, наловчившись даже с учетом количества трубок и проводов.
Присутствие Марка в нашей жизни тоже становится привычным. Он приезжает каждый день в одно и то же время, неизменно с едой, вещами для меня и сына, пахнущий свободой, ноябрьским уже морозным воздухом и самим собой.
Тем запахом, от которого я когда-то сходила с ума, но теперь держусь.
В один из вечеров, когда мы оба стоим возле нашего малыша, так близко, что можем почти соприкоснуться руками, Марк очень тихо говорит:
— Мир, пришло время дать ему имя.
Я киваю и, ощущая вдруг ком в горле, так же негромко отвечаю:
— Николай. Я назову его Николай, в честь чудотворца, которому молилась всю беременность.