Да и зачем нам посольство? Оно, посольство в Вашингтоне. А мы в Нью-Йорке.

Встречающий представился: Петр Николаевич Толстой. И, предваряя вопросы — да, внук. Внук Льва Николаевича Толстого. Но американец. Родился здесь, в Америке.

И он провел нас на ВИП-контроль. В Америке, конечно, равенство, но некоторые равнее других — это он сказал, Петр Толстой. Сказал, и посмотрел на нас, будто ожидая реакции.

Но не дождался.

Получили багаж. Толстой провел нас через иммиграционно-таможенную службу. Ничего особенного: стол, дама в форме, строго спросившая, не собираюсь ли я свергать правительство США. Нет, не собираюсь, честно ответил я. Не ввожу ли я в США оружие, наркотики и иные запрещённые предметы и вещества? Не ввожу. Шлепнули печать в паспорт, и пожелали приятного пребывания в Америке. Welcome!

То ж и с остальными из команды.

Не так страшен чёрт, когда захочет.

Но далеко мы не ушли. Из международной зоны прошли в зону внутренних рейсов.

Нас уже ждал самолёт. Цигель, цигель, ай-лю-лю! Нужно лететь дальше. В Лас-Вегас.

Самолет особый. Лир. Для важных персон. Вроде нас.

Посмотрели. Красивая птица.

Загрузились. И в шестнадцать часов по Нью-Йоркскому времени снова были в воздухе. Быстро это у них делается.

Америка большая страна. Не как Советский Союз, конечно. Но большая. Лас-Вегас от Нью-Йорка далеко. Как Красноярск от Москвы, даже дальше. Но самолет домчит быстро, не успеете оглянуться, сказал граф. Почему граф, не знаю, он о графстве не сказал не слова, но я его стал титуловать. Про себя, конечно. Мысленно.

На полпути сели дозаправиться. В Мемфисе.

Опять сошли на землю — то есть бетон, асфальт, керамику. Читал, что город интересный, да проку-то: чуть размялись, и назад, в самолёт. Время не ждёт!

Между Мемфисом и Лас-Вегасом меня накрыло.

В три ночи по Москве.

Ну, это привычно. С некоторых пор, да уже два года как, в это время мне снятся кошмары. Если сплю. А если не сплю, то приходят странные видения. Будто я старик стариком, впрочем, довольно бодрый. Даже не старик, а привидение старика. Дух. Летаю над сгоревшим городом и вздыхаю: ах, как всё неладно вышло-то. А город-то Чернозёмск.

Ну, и всякие воспоминания о сгоревшем мире. Нечёткие, будто смотрю в подзорную трубу с запотевшими стеклами.

Минут десять подобное длится. Много — пятнадцать. А потом туман наваждения рассеивается.