47

Они многократно рассматривались, от Н.А. Бердяева и М.О. Гершензона до Б.Н. Тарасова и современных авторов, большинство из которых, впрочем, скорее иронизируют, чем анализируют.

48

См. знаменитое: «Ни у кого нет определенного круга действия, нет ни на что добрых навыков, ни для кого нет твердых правил, нет даже и домашнего очага, ничего такого, что бы привязывало, что пробуждало бы ваши симпатии, вашу любовь, ничего устойчивого, ничего постоянного ‹…› В домах наших мы как будто в лагере; в семьях мы имеем вид пришельцев; в городах мы похожи на кочевников, хуже кочевников, пасущих стада в наших степях, ибо те более привязаны к своим пустыням, нежели мы – к своим городам».

49

Слова Михаила Ивановича Жихарева, двоюродного племянника Чаадаева.

50

Как обычно в русской истории, первым за эту тему взялась литература. Гоголь, за ним Достоевский с «Бедными людьми» и дальше.

51

Плюс уже не раз упоминавшийся «Проект прокламации П.Я. Чаадаева», который в свете вышесказанного можно прочесть как своего рода «упражнение в русском ламеннизме», попытку объединить – на русской почве – христианство (в данном случае православие) с жаждой социальной справедливости. Тут невольно вспоминается еще один человек, на которого 1848 год повлиял самым решительным образом, – Шарль Бодлер. В его дневниках читаем два высказывания, идеально характеризующие причины появления «Проекта прокламации П.Я. Чаадаева» и странную интонацию этого текста. Вот первая запись: «1848 год был занятным временем только потому, что каждый основывал на нем свои собственные утопии, похожие на воздушные замки». Вторая: «Можете ли вы представить себе Денди, взывающего к народу, – ну разве что с издевкой?»

52

Так называлась книга, в которую вошли и «Письма из Avenue Marigny». Она вышла в Лондоне в 1854 году.

53

И бунтует, и клокочет, // Хлещет, свищет, и ревет, // И до звезд допрянуть хочет, // До незыблемых высот… // Ад ли, адская ли сила // Под клокочущим котлом // Огнь геенский разложила – // И пучину взворотила // И поставила вверх дном? // Волн неистовых прибоем // Беспрерывно вал морской // С ревом, свистом, визгом, воем // Бьет в утес береговой, – // Но, спокойный и надменный, // Дурью волн не обуян, // Неподвижный, неизменный, // Мирозданью современный, // Ты стоишь, наш великан!

54

Той самой, по поводу которой Чаадаев вел примечательную переписку с генералом Александром Орловым. О ней см. предыдущую главу.

55

Удивительно, что в конце 1840-х годов самые разные авторы, от публициста Карла Маркса до поэта Шарля Бодлера, писали о буржуазии примерно в одном и том же ключе – да, собственно, и примерно одно и то же. Герцен идеально соответствует этой европейской тенденции, причем он ее не заимствует, отнюдь, он в ней живет и в рамках ее рассуждает: «Буржуазия не поступится ни одной из своих монополий и привилегий. У нее одна религия – собственность со всеми ее римско-феодальными последствиями. Тут фанатизм и корысть вместе, тут ограниченность и эгоизм, тут алчность и семейная любовь вместе. ‹…› Уткнувши нос в счетную книгу, прозябают тысячи людей, не зная, что делается вне их дома, ни с чем не сочувствуя и машинально продолжая ежедневные занятия. Разумеется, они превосходно знают все входящее в тесный круг их и знание свое выдают за великую практическую мудрость и житейскую науку, перед которой все другие науки и мудрости – мыльные пузыри».

56