Частный спрос на золото возрос, и «бремя» стабилизации курса легло на оставшиеся семь стран. За несколько недель им пришлось продать на свободном рынке более двух тысяч тонн драгоценного металла. Такого удара экономика находящейся в кризисе Великобритании не выдержала. Девальвация фунта стерлингов на пятнадцать процентов в ноябре тысяча девятьсот шестьдесят шестого только увеличила недоверие к бумажным деньгам[220]. В схожих пропорциях вниз покатились остальные валюты, в Европе устоял только французский и швейцарский франк.
В конце осени шестьдесят шестого удерживать ситуацию под контролем стало невозможно, над принципом «dollar is as good as gold» – доллар так же хорош, как золото, – начали откровенно смеяться. Население стало правдами и неправдами запасаться золотом, которое подорожало чуть ли не вдвое. Причем даже по высокой цене сделать это было не слишком просто. Времена золотых монет остались в пасторальном монархическом прошлом, прямо конвертировать металл в купюры имели право только центробанки. Напуганные слухами люди начали сметать с витрин ювелирные украшения, сувениры, подняла голову контрабанда.
Особенно серьезные проблемы намечались в США. Владеть золотом частным лицам там было запрещено еще со времен Великой конфискации тысяча девятьсот тридцать третьего года, причем за нарушение грозила кара в виде десяти лет лишения свободы[221]. Тридцать лет назад из карманов «отцов» инфляция и правительство уже «достали» около половины накоплений, и теперь многие «сыновья» с недоумением смотрели, как снова обесцениваются листики серо-зеленой резаной бумаги на фоне иностранных золотых монет и самородков[222].
В сочетании с не слишком успешной войной в Индокитае получилась по-настоящему гремучая смесь. Проклятия лавиной посыпались на администрацию и лично президента Джонсона. В студенческих корпусах и на улицах, на каждом углу городов, на пуговицах одежды молодых людей появились надписи: «Кастрируйте Линдона Джонсона – лишите его грязных детей», «Король Линдон Первый», «Ли Харвей Освальд, где ты – ты нам нужен» или же: «Как быть еврейским президентом» и другие. Ни один президент США в истории страны не подвергался подобной дискредитации[223]. В президентов стреляли, подчас убивали, но такого унижения еще не испытывал никто.
В это время золотая пирамида СССР испытывала только одну проблему. Бреттон-Вудская система начала рассыпаться слишком быстро, и получать в дальнейшем не привязанные к «металлу» кредиты стало невозможно. При первоначальных «инвестициях» в три сотни тонн хранилища партнеров «Восход Хандельсбанк» пополнились всего лишь пятьюстами тоннами вместо плановой тысячи. Учитывая «рухнувший» курс большинства валют, операция уже многократно окупилась, но вошедшее во вкус спекуляций правительство СССР не собиралось останавливаться на достигнутом.
Зимой тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года в Москве была выпущена серия из пяти типов сувенирных золотых десятирублевок весом в восемь целых шестьдесят сотых грамма девятисотой пробы, посвященная победе над фашизмом[224]. Стоили эти нумизматические редкости почти вдвое дороже своей цены в металле. Однако спрос на подобные «рубли» в маленькой Швейцарии оказался феноменальным. Через несколько месяцев в Советском Союзе был выпущен дополнительный, чудовищный по объему тираж монет. На аверсе был изображен Георгий Победоносец с «исторического» герба Москвы, на реверсе – эмблема Ленинградского монетного двора.
Такой странный дизайн был вынужденной мерой. Дело в том, что арабские шейхи, одни из основных покупателей драгоценного металла, имели стойкую аллергию на коммунистические символы в общем и серп с молотом в частности. Похожие проблемы испытывали покупатели в ФРГ и даже Франции. Со слитками все было просто – швейцарцы стирали советские и ставили свои клейма. Но понятно, что с монетами такую операцию проделать невозможно. Поэтому почитаемый среди христиан и мусульман «святой Георгий» был удачным компромиссом. Однако лишь безусловная поддержка Косыгина и Шелепина позволила Юрию Карнауху «пробить» выпуск «неидеологической» монеты в многочисленных кабинетах Старой площади[225].
Результат того стоил. Уже к концу года в среде контрабандистов слово «Георгий» стало нарицательным, в США за монету давали не менее $20[226]. А Юрий Карнаух получил орден Трудового Красного Знамени.
Между тем экономический кризис даже не думал стихать. СССР вполне обеспечивал выплату кредитов и свои оперативные потребности в валюте «Георгиями», и продавать слитки, как бывало ранее, не собирался. Южноафриканские конкуренты полностью прекратить реализацию золота не смогли, однако подобно СССР перевели сбыт в Швейцарию и до предела сократили его объем. Для покрытия платежного дефицита сторонники политики апартеида[227] воспользовались примером своих непримиримых врагов[228]. А именно, наладили выпуск своих золотых монет «Крюгеррандов».
К середине тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года в хранилище Федерального банка США все еще оставалось более десяти тысяч тонн золота. Ни одна страна не стояла даже близко к Штатам по этому показателю. Но… идти против тренда не может даже первая экономика мира.
Биржевая паника, вызванная арабо-израильской войной, оказалась последней соломинкой на спине верблюда мировой экономики. Семнадцатого июля тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года «Золотой пул» рухнул, попытки стабилизации курса доллара при помощи продажи драгоценного металла из запасов были прекращены. Рынок разделился[229]. Банки США, Великобритании, ФРГ, Бельгии и Нидерландов, сохранившие привязку к доллару, обязались не продавать и не покупать золото у прочих государств, в том числе непосредственно у стран-производителей. За это они сохраняли формальное право получать золото по прежней цене тридцать пять долларов за унцию у США. Остальные страны начали определять цену на желтый металл в соответствии со спросом и предложением.
Еще несколько лет назад предпринятая мера оказалась бы эффективным способом «игры на понижение», а то и «воспитания» строптивых. Главные производители золота, ЮАР и СССР, были бы просто вынуждены пойти на реализацию своих немалых объемов в лучшем случае по «твердому курсу», а то и ниже, с бонусом посреднику. Ведь непросто найти оптового покупателя, обладающего нужными суммами. Однако паника частных тезавраторов[230] и отлаженная столетиями логистика швейцарских банков сделали свое дело. Более того, презрев разницу идеологий социализма и апартеида, банкиры легко нашли общий язык и начали координировать свои действия[231]. Цена желтого металла на свободном рынке уверенно пошла вверх. Уже в начале тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года тройская унция «пробила» критический уровень в сорок долларов и останавливаться на достигнутом не собиралась[232].
Осенью тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года не выдержали нервы у финансистов ФРГ. Западная Германия неожиданно для всего мира проявила тевтонскую напористость и вышла из «официального» круга поддержки США[233]. Причем устанавливать «твердый курс» марки по отношению к доллару там не стали, отдали этот процесс стихии рынка. К удивлению многих, это дало блестящий результат – курс немецкой валюты заметно вырос.
Спекуляции набирали обороты, золотой запас США таял, как снег под мартовским солнцем. Весь банковский мир, не исключая крайне заинтересованный Президиум ЦК КПСС, начал считать дни до окончательного краха остатков Бреттон-Вудских договоренностей. Действительно, при такой колоссальной разнице сдержать фиксированную планку в тридцать пять долларов за унцию было невозможно. Более того, перекошенная финансовая система с переоцененным долларом начала давить на реальное производство и торговлю. Особенно обижались арабы. Шейхов мало интересовали зеленые бумажки, да и вообще любая европейская валюта. Им был нужен исключительно драгоценный металл, и цена на нефть начала быстро догонять показатели свободного рынка[234], бросив еще несколько соломинок на хребет верблюда американской и британской экономики.
Собственно, за океаном и без того хватало проблем. В апреле тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года был застрелен Мартин Лютер Кинг. Беспорядки охватили не только негриятнские кварталы, в Вашингтоне дома горели в шести кварталах от Белого дома, а на балконах Капитолия и лужайках вокруг Белого дома разместились пулеметчики. По всей стране сотни человек были убиты, многие тысячи ранены, а на подавление беспорядков бросили сотни тысяч солдат. Только ближе к лету основной накал борьбы удалось сбить, но о полном восстановлении правопорядка говорить не приходилось[235].
Непонятная и не слишком успешная война во Вьетнаме каждый день забирала жизни джи-ай. Легкодоступные наркотики подрывали здоровье. Многие чернокожие солдаты и матросы находились на грани бунта, дошло до того, что в некоторые отсеки авианосцев офицеры боялись заходить без вооруженной охраны. Активные боевые действия свернули, но даже так контроль над ситуацией буквально висел на волоске привычки и дисциплины.
На этом негативном фоне Америка оказалась практически беззащитной перед европейской долларовой атакой. Золотой запас страны упал до пяти тысяч тонн. Правительство было вынуждено публично признать, что в США имеется пятьдесят два миллиарда долларов, а в остальном мире – аж сто тридцать два миллиарда. И физически поменять на золото невозможно даже десятую часть этой колоссальной суммы.
Каждый день уносил из хранилищ Форт Нокса все новые и новые тонны желтого металла через «золотое окно» курсовой разницы. Необычайная острота момента даже не позволяла спокойно дождаться инаугурации недавно избранного тридцать седьмого президента США. В конце тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, перед самым Рождеством, уходящий президент Линдон Джонсон был вынужден изменить традиции – не принимать важных шагов после избрания преемника.
Свое прощальное телеобращение к нации он начал с хороших новостей. Пообещал десятипроцентный кредит на станки и оборудование для создания новых рабочих мест, аннулировал семипроцентный налог на автомобили. Не обошлось и без привычных посулов вроде снижения безработицы и сокращения федеральных расходов почти на пять миллиардов долларов. А затем призвал к «решительным действиям, которые разорвут порочную спираль инфляции».
Потом посетовал на кризисы, призвал народ США добровольно заморозить на девяносто дней зарплаты и дивиденды, но после красочной похвальбы силой американской экономики и здравым смыслом народа продолжил: