Глава 5

Новая большая игра

Александр Николаевич скучал под доклад маршала Малиновского. Если бы можно было спать на заседании Президиума ЦК КПСС – он бы обязательно прикорнул прямо за огромным, затянутым зеленым сукном столом, до сих пор хранившим воспоминания о Сталине. Главный кабинет Советского Союза уже давно не щекотал нервы, и тихие шаги за спиной ассоциировались с помощником или референтом, а никак не с призраком прошлого. Товарищи в расширенном составе уже пятый час мусолили курс внешней политики СССР. В который раз – и все с тем же неутешительным результатом. Одного за другим выдергивали из приемной генералов, главных и не очень конструкторов, завотделами ЦК, сотрудников Министерства иностранных дел. Увы, в хитросплетениях зарубежной дипломатии толком не разбирался никто. Даже Громыко[130] за время работы со Сталиным и Хрущевым научился лишь толково выполнять инструкции вождей и ничего нового предложить не мог или не хотел.

Послезнание, полученное от пришельца из будущего, стало для Шелепина суровым испытанием. Это была жесткая ломка незыблемого, очевидного и понятного, всего багажа опыта, накопленного без малого за полвека жизни. Наверное, похожие чувства должен был испытывать истовый архимандрит, внезапно убедившийся в полном отсутствии Бога. Теперь с этим приходилось не только жить, но и работать. Не столько ради себя, хотя такая подленькая мыслишка не раз заползала в сознание, но, отбросив лишний пафос, ради великой страны, построенной немыслимым напряжением сил всего народа.

Однако советские партаппаратчики подобной «прививки» не имели. Всего чуть больше десятка лет назад великий Сталин и его соратники пребывали в абсолютной и неколебимой уверенности в неизбежности Третьей мировой войны, которая должна была открыть дорогу новым революциям и привести к «неизбежному развалу всей капиталистической системы». Собственно, этому догмату не изменил и Хрущев, несмотря на вынужденное признание доктрины «мирного сосуществования» в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году[131]. Даже перед очевидной мощью ядерного оружия он не дрогнул и остался настоящим романтиком, искренне верящим в победу коммунизма во всем мире.

Коммунистическая теория попала в опасную ловушку. С одной стороны, нельзя было отказываться от утверждения, что «водородная бомба в руках Советского Союза – средство сдерживания агрессоров и борьбы за мир». С другой – только новая мировая война давала реальный шанс на победу «единственного верного учения» в Европе. Пытаясь найти выход из логического тупика, Хрущев надеялся получить преимущество при балансировке на грани войны. Но лишь бездарно разбазарил дипломатические возможности, да еще вплотную подвел дело к той стадии, когда ружья начинают стрелять сами по себе.

Еще хуже обстояло дело в армии. Известно, что генералы всегда готовятся к прошлой войне. Так и на этот раз, ставка делалась на массированный бронетанковый кулак, способный проломить дорогу до Ла-Манша сквозь огонь атомных взрывов. Нельзя сказать, что это было неверно в настоящий момент. Просто подобная стратегия становилась невозможной буквально через пятилетку, максимум две, и оставляла за собой горы дорогостоящего, но уже безнадежно устаревшего вооружения.

Мысли вернулись к словам разгорячившегося от доклада маршала:

– …Даже в термоядерной войне необходимо добивать остатки войск противника и закрепляться на занятой территории![132]

– Родион Яковлевич, зачем нам закрепляться в радиоктивной пустыне? – прервал докладчика Шелепин. Невежливо, конечно. Но…«Заколебал, старый дурак!» – про себя обосновал решение Председатель Президиума Верховного Совета СССР.

– Армия легко обойдет очаги поражения…

– Весь десяток тысяч? – ехидно уточнил Шелепин, с интересом рассматривая сильно сдавшего последнее время маршала.

– У нас нет такого количества атомных бомб! – оторопел Малиновский.

Александр Николаевич неожиданно даже для самого себя встал из-за стола и подошел к докладчику. Подхватил красный карандаш, прямо поверх листа закрепленного ватмана, показывающего рост ударной мощи СССР, резко продолжил линию «вправо». Небрежными штрихами обозначил оси и подписал – «Тысяча девятьсот семьдесят пять».

– Сколько боеголовок будет у нас к тысяча девятьсот семьдесят пятому году? – Он обвел глазами Президиум и, не дожидаясь ответа побледневшего маршала, продолжил: – Около двадцати пяти тысяч. Что это значит?!

– Мы наконец-то достигнем паритета с Америкой! – с пафосом заявил Малиновский. Он так и не смог понять, к чему ведет Шелепин.

– Площадь стран НАТО в Европе – полтора миллиона квадратных километров, – с кривоватой усмешкой продолжил Александр Николаевич. – Родион Яковлевич, на каком расстоянии от эпицентра мегатонная боеголовка дает эту, как ее, зону сплошных разрушений?

– Километров шесть-семь[133]… – автоматически ответил маршал. – Но личный состав в боевой технике и бомбоубежищах почти не пострадает уже в трех-четырех километрах!

– Пи-эр-квадрат… Площадь поражения – сто пятьдесят квадратных километров. Вы понимаете?! – Шелепин медленно обвел взглядом Президиум. – Менее чем через десять лет половины наших боеголовок хватит, чтобы в Европе не осталось ничего вообще, кроме пустыни и солдат в танках. Живых мертвецов, которым за пределами бронированной коробки не найти ни еды, ни воды, ни даже годного для дыхания воздуха.