4

Воздух здесь, у подножья горы, был резким, и такого лилового оттенка света Юсуф нигде прежде не видел. Ранним утром вершина горы скрывалась за тучами, но постепенно солнце набирало силу, тучи рассеивались, проступал вмерзший в лед горный пик. По эту сторону простиралась вдаль плоская равнина, по другую, рассказывали ему те, кто там побывал, живут пропыленные дикие воины, которые пасут скот и пьют кровь своих животных. Они считают войну самым благородным занятием, говорили ему, и гордятся учиненными жестокостями. Величие их вождей измеряется тем, сколько скота они сумели угнать у соседей, сколько женщин увели. Когда они не сражаются — украшают свои тела и волосы с тщанием распутных женщин. Постоянные жертвы их набегов — земледельцы, живущие на склонах горы, там, где дожди орошают почву. Эти земледельцы по несколько раз в неделю приходят в город продавать свой урожай — плоскостопые, выдубленные солнцем, такие люди вряд ли расстанутся с родными местами и отправятся в далекое путешествие.

Лютеранский пастор научил земледельцев пользоваться железным плугом и изготавливать колесо. Это дары Бога, сказал он, Бога, который послал его в эти горы предложить их душам спасение. Он возвестил им, что труд возложен на человека повелением Бога во искупление грехов. В часы, свободные от богослужения, его церковь превращалась в школу, он учил паству читать и писать. По его настоянию весь народ обратился к Богу, имеющему столь разумных и полезных священников. Пастор запрещал мужчинам брать более одной жены и убеждал их, что клятвы, данные этому новому Богу, которого он им принес, значат намного больше, чем их приверженность обычаям отцов и матерей. Он разучивал c прихожанами псалмы и рассказывал о зеленых долинах, где в изобилии произрастают плоды и текут сливки, о лесах, где таятся гоблины и дикие звери, о склонах гор, покрытых снегом, о том, как целые деревни выходят кататься на коньках на льду замерзшего озера. У пастухов появилась теперь новая причина презирать земледельцев, которых они и без того притесняли из поколения в поколение. Мало того, что они питаются от земли, как женщины и животные, так они еще и поют скорбные хоры побежденных, оскверняя своим завыванием горный воздух!

В пыльной стране теней по ту сторону покрытой снегом горной вершины, где обитали воинственные племена и почти не бывало дождя, жил и некий прославленный в легендах европеец. Говорили, его богатства не поддаются счету. Он узнал язык животных и мог беседовать с ними и приказывать им. Его царство занимало обширную территорию, он жил в железном дворце на утесе. Дворец его был также мощным магнитом: стоило врагам приблизиться — мечи вылетали из ножен, из их тщетно цепляющихся рук, и все войско, обезоруженное, попадало в плен.

Вожди свирепых племен подчинялись европейцу, а он восхищался их жестокостью и неукротимостью. Он видел в них благородство, стойкость, величие и даже красоту. Говорили, у европейца есть кольцо, с помощью которого он вызывает духов этой земли и они ему служат. К северу от его владений рыскали стаи львов, неутолимо жаждущие человеческой плоти, но к европейцу они приближаться не смели, если только он сам их не подзывал.

Человек с побережья, владелец лавки, где остановился караван (Юсуф пристроился рядом с мужчинами под хлебным деревом послушать эти рассказы), звался Хамид Сулейман. Он был родом из маленького города к северу от Момбасы — Килифи. Юсуф знал, что этот город находится к югу от Виту: Мохаммед-нищий рассказывал ему, как однажды чуть не утонул, переплывая глубокий пролив у Килифи. А лучше бы ему тогда же и сгинуть, сказал он, освободиться от позорного рабства, в каком его держит зелье. Но, говоря это, он виновато усмехался, выставляя напоказ пеньки зубов.

Хамид Сулейман был добр и радушен и обращался с Юсуфом как с родным. Отправляясь дальше, дядя Азиз что-то сказал ему о Юсуфе — Юсуф видел, как они разговаривали, поглядывая в его сторону. Ему дядя ничего не объяснил, лишь похлопал по затылку и велел оставаться здесь, у Хамида. Юсуф смотрел вслед каравану со смешанными чувствами: хорошо, что избавился от грозного Мохаммеда Абдаллы, но, с другой стороны, он уже предвкушал путешествие к озерам в глубине материка — именно туда направлялся караван. И почему-то он чувствовал себя своим в компании парий-носильщиков, с восторгом слушал бесконечные рассказы и непристойные шутки.

Жена Хамида, Маймуна, тоже была родом с побережья, но ее родина, остров Ламу, находилась дальше на север от Момбасы. Ее речь заметно отличалась: Маймуна уверяла, что на Ламу говорят самым чистым суахили, такого больше не встретишь на побережье — кисуахили асли[35], кого хочешь спроси, — и ничто не могло превзойти в ее глазах совершенства родного острова. Как и ее муж, она была пухлой и добродушной и не могла посидеть молча, если поблизости имелся хоть один слушатель. Юсуфа она засыпала вопросами. Где он родился? Где родились его отец и мать? Где живут его родичи? Знают ли они, куда он попал? Когда он навещал родителей в последний раз? А других родичей? Неужели никто не объяснял ему, как это важно? Есть ли у него нареченная? Почему нет? Когда он собирается вступить в брак? Неужто он не знает, что, если слишком долго откладывать, люди решат, будто с ним что-то неладно? На ее взгляд, он уже достаточно взрослый, хотя, конечно, внешность обманчива. Сколько ему лет? Юсуф уклонялся от этих вопросов как мог. Во многих случаях ему оставалось лишь пожать растерянно плечами, услышав вопросы, каких ему никогда прежде не задавали, или же пристыженно опустить глаза. Вроде бы с этой задачей он более-менее успешно справлялся. Маймуна ворчала недоверчиво, получая такие отговорки, и ее взгляд сулил: рано или поздно она выведет его на чистую воду.

Обязанности у него были такие же, как в лавке дяди Азиза, разве что работы меньше, потому что здешняя торговля не слишком преуспевала. Помимо работы в магазине, следовало подметать росчисть утром и вечером. Он собирал падавшие на землю плоды хлебного дерева, складывал их в корзину — каждый день за ними приходил человек с рынка. Разбившиеся плоды он выбрасывал на задний двор. Сами они этих плодов не ели.

— Слава Богу, мы еще не настолько бедны, — приговаривала Маймуна.

Магазинчик прежде служил перевалочным пунктом для караванов, возвращающихся из глубины страны, пояснял Хамид. Так было до той поры, пока они сами не перебрались сюда, тогда станция и городок при ней процветали. Плодами хлебного дерева кормились носильщики и рабы, они что угодно готовы были съесть после долгого пути по диким местам. Нет, сам он не видит ничего плохого в этих плодах. В своих родных местах они тушили их в кокосовом соусе и ели с жареными сардинами. Видит Бог, то, что они едят теперь вместо плодов хлебного дерева, — вполне скромная пища, хоть это не повод ее презирать. Но вышло так, что плоды хлебного дерева оказались прочно связаны в умах людей, особенно живущих здесь, с рабством.

Юсуфу отвели небольшую комнату в доме, ел он вместе с хозяевами. Всю ночь в доме горели лампы, двери закрывали решетками, оконные рамы запирали сразу с наступлением темноты. Чтобы уберечься от животных и от воров, говорили ему. Хамид разводил голубей, они жили в ящиках под крышей дома. Порой ночью напряженное молчание нарушалось хлопаньем крыльев, а утром во дворе обнаруживались перья и кровь. Голуби все были сплошь белые, с широкими хвостовыми перьями. Хамид уничтожал всех птенцов, чья внешность не соответствовала этому образцу. Он любил поговорить о птицах и о том, как их разводить в неволе. Своих голубей он именовал райскими птицами. Они расхаживали по крыше и по двору, выставляли себя напоказ с безоглядной гордыней, рискуя жизнью, лишь бы похвалиться собственной красотой. Но порой Юсуфу казалось, будто он замечает в их глазах насмешку над самими собой.

Иногда супруги, слушая Юсуфа, обменивались такими взглядами, словно знали о нем больше, чем он сам о себе. Он гадал, что рассказал им дядя Азиз. Поначалу что-то в его поведении казалось им странным, но они не желали сказать ему, в чем дело. Многие его слова они выслушивали с подозрением, словно сомневаясь в его замыслах и намерениях. Когда он пустился описывать потрескавшуюся землю, по которой они ехали, пока не добрались до города, хозяева рассердились, и он почувствовал, что допустил какой-то промах или же огорчил их, обратил их внимание на неизбежные тяготы их бытия.