Зато младшая племянница ему всегда рада была, бросила рукоделие свое, хоть и мать ее окликнула, не послушалась, пошла к дяде на колени. Стала говорить ему, что теленок бодал ворота.

Дядя кивал, а сам поглядывал на госпожу Ланге украдкой, и та, ловя его взгляд, краснела, и глаза опускала к шитью.

— Мария, ну скоро там у тебя обед? — крикнул он.

— Свинину уже ставлю жарить, — отвечал служанка.

— Ты не забыла? Сегодня господа офицеры будут!

— Да разве про них забудешь, они тут уже с утра со своими солдатами, — за служанку отвечала госпожа Эшбахт. — На двор не выйти.

Опять она была недовольна. Но Волкова это мало волновало.

Главное, чтобы обед побыстрее подавали.

Первый раз Волков увидал, что Максимилиан выпил много вина.

Он сидел в конце стола с Увальнем до самого вечера. И пили почти наравне с офицерами. Наверное, от радости. Максимилиан Брюнхвальд и Александр Гроссшвулле получили свои доли за рейд в Милликон. И если Гроссшвулле получил долю сержантскую, то Максимилиан получил долю прапорщика, двести сорок монет, деньги для юноши немыслимые. Они оба все тосты за офицерами поднимали. И к ночи были совсем навеселе.

Жене кавалера все эти офицерские пирушки не полюбились сразу.

Сестра кавалера, Тереза, сидела чуть покраснев. Жена Карла Брюнхвальда тоже довольна была. Госпожа Ланге раскраснелась и цвела. Пила и смеялась вместе со всеми. А вот дочь графа сидеть за столом со всеми не хотела. Поела, попила, посидела немного, а как стемнело на дворе, так сказала, вроде как Волкову, но так чтобы все слышали:

— Спать пойду, вы тоже, господин мой, не засиживайтесь, гостям скажите, что надо честь знать.

— Скажу-скажу, — обещал Волков. — Не засидятся гости. Ступайте почивать, жена.

Но она еще по лестнице понималась в покои, а он уже на Бригитт смотрел, смотрел и любовался ею. Та как раз смеялась над шуткой веселого Бертье. Главного весельчака за столом. И тут на кавалера взгляд бросила. И как увидала его глаза, что ее поедом ели, и даже испугалась. Глаза его были пьяны и алчны. От взгляда этого она еще сильнее покраснела, смеяться перестала, стала на себя руками махать, чтобы не так ей жарко было. Потом хотела стакан взять, да не схватила, опрокинула стакан на стол. Вино пролила под веселые шутки, стала стакан поднимать. Все смеялись, и она тоже. Сама стакан подняла, держала его, пока ей Рене вина наливал, на Волкова косилась. А он не смеется, кажется, один за столом, он глаз от нее не отрывает.

И Бригитт Ланге еще сильнее стала волноваться. Кажется, так сильно, что только в молодости, давно так же волновалась.

Потом с госпожой Брюнхвальд и госпожой Терезой они выходили на улицу. Подышать, в дому уже слишком жарко стало. От жары могло нехорошо стать. И вот когда они уже пошли в дом обратно, так госпожа Ланге у двери встала, пропуская вперед подруг. И как те вперед прошли, и она уже хотела в дверь входить, как ее схватил кто-то за руку. Схватил крепко из темноты. Так крепко, что у женщины сердце зашлось от страха. Ноги едва не подкосились и она прошептала:

— Ой, Господи!

Темно на дворе было, ночь была не лунная, не видела она того, кто ее схватил, но знала кто это. То ли по запаху, то ли сердцем чуяла.

И повел ее он за угол, за амбар. Она пошла послушно на мягких ногах, сердце чуть не выскакивало. И споткнулась, в темноте. Упала на колени.