Несмотря на трагические события прошедшей ночи, явление Ратному обновленной Млавы не осталось незамеченным. Да и трудно было бы пропустить всадницу, во весь опор пронесшуюся с воплем по улицам села, с самострелом наперевес и мотающейся сзади рыжей косой. Арина догнала ее только возле самых ворот усадьбы, где проживала вдовая Тонька Лепеха со своей свекровью.

Не задерживаясь перед распахнутыми воротами, Млава влетела во двор, осадила коня возле самого крыльца и лихо соскочила с седла перед открытой нараспашку дверью:

– Падлы! Всех порешу!

Какой-то холоп, выскочивший из расположенной рядом с домом пристройки, подбежал к отчаянной наезднице, то ли пытаясь ее остановить, то ли взять у нее повод, но тут же рухнул, как подкошенный, от меткого удара прикладом самострела, которым сплеча попотчевала его разъяренная дева.

– Маманя! Живы?!

– Млавушка?! – Тонька Лепеха выкатилась на крыльцо и, попав в объятия любящей дочери, вытерла слезу умиления. – Да живы мы, живы! Напугала-то как! Я уж думала, опять началось… – всхлипнула она и тут увидела лежавшего на земле холопа, пострадавшего от Млавиного рвения при «обороне» родных.

– Да за что ж ты так Пантелея-то? – укоризненно возопила она, всплескивая руками. – Он же тебя с титешного возраста на руках…

– А? Пантелей?! – тут и Млава воззрилась, наконец, на свою жертву. – Да что ж ты под руку-то, не сказавшись?! Я уж думала… – посетовала она сокрушенно и смущенно шмыгнула носом. – Маманя…

– А чего ты в портах? – Тонька ошалело перевела взгляд с дочери на коня и охнула. – Неужто верхом? Млавушка… Как же так-то?

Арина, наблюдавшая от ворот прочувствованную встречу, поняла, что пора вмешиваться, тем более что к месту происшествия уже спешили со всех сторон остальные домашние, голося и причитая.

– Смир-р-рно! – нарочито грозно, чтобы не расхохотаться, рыкнула она. – Кто тебе разрешал оставить десяток? Приказа не слышала? Немедленно в седло и за мной!

То ли сработала уже вдолбленная на учебе привычка, то ли Млава и сама поняла, что от любвеобильной родни пора спасаться бегством, но, услышав строгий голос наставницы, с поразительной готовностью вытянулась, как на плацу, и поспешно рявкнула во всю глотку:

– Виновата, наставница Арина! Слушаюсь, наставница Арина! – и, не мешкая, взлетела в седло, если не орлицей, то, по крайней мере, и не курицей на насест, чем вызвала слаженный потрясенный вздох присутствующих, выражавший то ли всеобщее восхищение, то ли обалдение перед новой ипостасью домашней любимицы, то ли все вместе…

Раненых свозили и сводили, кто сам мог идти, на лисовиновское подворье. Настена устроила там настоящий лазарет: тех, кому требовалась ее помощь, оказалось слишком много, лекарке некогда было мотаться по всему селу.

Бунт вспыхнул разом почти на всех подворьях, где жили приведенные из-за болота холопские семьи. Кое-кто из куньевских тоже с какого-то перепугу вместе с ними дернулись. Даже у Лисовинов такие нашлись, но баба, что повела за собой остальных, сразу же и свалилась почти без головы: недаром у Листвяны в горнице на стене скрамасакс висел – им она ее по горлу и чиркнула, а остальных девки с самострелами окружили, повязали да в погребе заперли.

Листя со своими самострельщицами и остальных выручила – во многом благодаря именно им бунт в стенах Ратного подавили жестко и быстро, хотя совсем беды миновать не удалось – погибла Беляна. К ней бунтовщики ворвались в первую очередь, да не бабы – трое мужей. Видно, думали, что если подворье старосты захватить, то остальные не сумеют собраться и сообща дать отпор. Но старостиха встретила их с топором и успела-таки одного зарубить и еще одного покалечить, да разве же против мужей выстоишь? Достали вилами.