Поскольку мы, рабочие-большевики, присутствовавшие на этой беседе, твердо знали, что на местах за нами идет основная масса рабочего класса, мы предполагали, что наша большевистская фракция будет иметь на съезде преобладающее количество голосов. Но Владимир Ильич постарался рассеять эту нашу излишнюю самоуверенность.
— Не надо рассчитывать на легкие успехи, — говорил он. — Предстоит упорная борьба с меньшевиками на съезде, и мы должны быть готовы с честью выдержать бой за нашу подлинно революционную программу и за истинно революционный характер всех решений IV партийного съезда.
Все мы внимательно слушали Владимира Ильича и чувствовали в нем такую громадную, могучую, титаническую силу, что нам не казалось опасным никакое преобладание меньшевиков и не были страшны никакие их махинации. А об этих меньшевистских махинациях я немало уже наслышался от других рабочих — делегатов съезда, да и сам я с ними основательно познакомился в нашем рабочем Луганске.
Настроение у нас было превосходное. Это было хорошо видно по выражению лиц, по тем кратким и сердечным репликам, которыми мы обменивались, расходясь с этого маленького, но такого памятного для нас совещания.
Я чувствовал себя особенно восторженно — исполнилась моя мечта: я увидел Ленина. Владимир Ильич произвел на меня огромное впечатление. Все в нем мне показалось необыкновенным: и выражение его лица с какой-то особенно теплой и трогательной улыбкой, и манера говорить, выделяя сразу все самое главное и существенное, и его необычайная простота и искренность, и, особенно, такие ясные и такие зоркие глаза, перед которыми невозможно сфальшивить, — они дышат верой и правдой и ждут от собеседника того же самого и как бы просвечивают его насквозь.
Полный этих впечатлений, я вышел из издательства «Вперед» и отправился бродить по улицам Петербурга.
Заснул я в этот вечер поздно, у одного из товарищей, который приютил меня. Уже тогда я умел быстро засыпать и просыпаться в точно назначенное время: к этому приучила работа на заводах. Но и засыпая, я все еще думал о встрече с Владимиром Ильичем Лениным и о том поистине дорогом и великом, чем наполнил он нашу жизнь, наши мысли и чувства.
НА IV СЪЕЗДЕ РСДРП
В издательстве «Вперед» нам доверительно сообщили, что из-за жестоких преследований революционеров по всей России созвать съезд внутри страны нет никакой возможности и что единственный выход — провести его за границей, в Стокгольме.
Отправкой большевистских делегатов в Стокгольм в нашем Центральном Комитете ведала Е. Д. Стасова, которая вместе с Н. К. Крупской отвечала за всю техническую работу по созыву съезда. Без всякой суеты и нервозности она вела огромную организаторскую работу. Надо было подготовить для каждого из нас заграничные паспорта, в большинстве своем на вымышленные фамилии, выработать для различных групп делегатов маршруты движения, определить им легальный или нелегальный переход границы, снабдить каждого деньгами и явками, проинструктировать. И все это делалось четко, в сжатые сроки, с большим тактом.
Я получил документы на имя Володина и должен был следовать в Швецию под видом путешествующего туриста. Мне предстояло выехать из Петрограда поездом, пересечь русско-финскую границу, добраться до финского порта Або и оттуда на морском пароходе выехать в Стокгольм. Многие наши товарищи направлялись на съезд компактной группой на специально зафрахтованном для этой цели пароходе, отбывающем из порта Ханко через Гельсингфорс. Но мне организатор отправки порекомендовал ехать в одиночку.
Я благополучно проделал весь путь и в начале апреля 1906 года был на шведской земле.
В стокгольмском порту меня встретил наш человек и определил на жительство в небольшую комнатку на втором этаже одного из домов, в нижнем этаже которого располагалось какое-то питейное заведение — не то бар, не то ресторан. В эту же комнату вскоре поселили еще одного делегата съезда, по фамилии Иванович. Это был коренастый, невысокого роста человек, примерно моих лет, со смуглым лицом, на котором едва заметно выступали рябинки — следы, должно быть, перенесенной в детстве оспы. У него были удивительно лучистые глаза, и весь он был сгустком энергии, веселым и жизнерадостным. Из разговоров с ним я убедился в его обширных знаниях марксистской литературы и художественных произведений, он мог на память цитировать полюбившиеся ему отрывки политического текста, художественной прозы, знал много стихов и песен, любил шутку.
Мы подружились, и вскоре я узнал, что мой новый друг является грузином и зовут его Иосифом Виссарионовичем Джугашвили; он представлял на съезде грузинских большевиков и сам являлся непримиримым ленинцем. Так волею случая много десятков лет назад довелось мне впервые встретиться с человеком, который в дальнейшем под именем Сталина прочно вошел в историю нашей партии и страны, в историю международного коммунистического и рабочего движения. Долгие годы после смерти В. И. Ленина он возглавлял Центральный Комитет нашей партии, а в годы Великой Отечественной войны — Советское правительство и Вооруженные Силы СССР. Мне после этого не раз пришлось встречаться с ним, а после победы Октябрьской революции вместе воевать против белогвардейщины и иностранной интервенции, вместе с ним участвовать в работе высших органов партии и государства. Он прожил большую и сложную жизнь, и хотя его деятельность была омрачена известными всем крупными ошибками, я не могу говорить о нем без уважения и считаю своим долгом в последующем изложении своих воспоминаний, где это будет необходимо, правдиво сказать о нем все, что я знаю и что навсегда сохранилось у меня в памяти.
К этому времени И. В. Джугашвили (Сталин) уже активно проявил себя как видный деятель большевистского направления в Закавказье, находился в заключении в Батумской и Кутаисской тюрьмах, был сослан на три года в Восточную Сибирь и бежал из ссылки. На съезде он твердо отстаивал ленинскую линию на вооруженное восстание. Выступая на одном из заседаний съезда, он очень четко и ясно определил сущность наших расхождений с меньшевиками:
«…или гегемония пролетариата, или гегемония демократической буржуазии — вот как стоит вопрос в партии, вот в чем наши разногласия»[92].
В явочной квартире нам сообщили, что делегаты продолжают прибывать — большевики и меньшевики, но день открытия съезда еще не определен и что мы можем пока что свободно распоряжаться своим временем, бродить по городу, знакомиться с его достопримечательностями. Не зная чужого языка, я не рисковал заходить куда-либо в глубь кварталов, но время от времени прогуливался по близлежащим улицам, все более расширяя кольца своих обходов.
Стокгольм чем-то отдаленно напомнил мне Петербург. Он расположен на нескольких островках. Здесь так же много каналов, проливов, мостов, замечательных сооружений своеобразной архитектуры: Национальный музей, Опера, Рыцарский дом, Королевский дворец, Большая церковь, Риддархольменская церковь и другие. Повсюду спокойно и неторопливо шествуют рослые, хорошо одетые, белокурые шведы. Рабочих не видно, но это и понятно: рабочий люд в это время занят работой на многочисленных фабриках и заводах, в порту и на других предприятиях. Кроме того, мне не довелось добираться до окраин, и я в связи с этим не имел возможности наблюдать условия труда и быта простых людей. Там, на окраинах, наверное, и постройки совсем иные, и одеты люди похуже, победнее.
Привыкший к засилью царских сатрапов в России, я невольно отметил бьющий в глаза демократизм в отношениях между людьми разных сословий. Это было видно в магазинах, на перекрестках улиц, в мелких мастерских бытового обслуживания, куда я имел возможность заглянуть. Люди разного общественного положения запросто общались друг с другом, полицейские попадались лишь изредка, и главным образом там, где они действительно были необходимы, — на переходах улиц, в местах скопления горожан. В условиях Швеции позднее мы видели и свободное празднование рабочими первомайского праздника — в России мы об этом могли лишь мечтать.
В одну из прогулок я заметил, что на близлежащей набережной люди как-то по-особенному вели себя: тише разговаривали, замедляли шаг и, проходя мимо, осторожно поглядывали на сидящего на берегу рыболова. Он ничем как будто не выделялся из массы других, удивших здесь рыбу, но вместе с тем было видно, что он привлекал к себе всеобщее внимание. Я не мог понять, почему это происходит, и лишь позднее узнал, что эта набережная — любимое место рыбной ловли шведского короля. Таким образом, мне совершенно неожиданно довелось увидеть королевскую персону в столь необычном месте и за столь необычным занятием.