– Да знамо дело, – поручик техслужбы Ивицкий стоял рядом, критически оглядывая проделанную работу. – Только нас-то с тобой кто спрашивает?

Он тоже был недоволен. И не столько тем, что, вопреки всем летным суевериям, номер разбившегося в прошлом году истребителя ротмистра Еремеева был дан только что прибывшей в полк новенькой машине… Просто, как всегда в таких случаях бывает, случился форс-мажор, галоп, аллюр три креста. Словно нельзя было не торопясь, за недельку, а то и за две… Нет, нескольким техникам, облачившимся в химкостюмы и противогазы (что вы хотели – не акварельные краски, чай!), пришлось в спешно освобожденном от всего горючего и взрывчатого ангаре, с нарушением всех норм технологии, между прочим, смывать с дюралевого борта «Дэ двести пятнадцатого» специальный лак, который наносится в заводских условиях. А потом, с массой ухищнений, кустарным способом восстанавливать. А все потому, что совсем недавно намалеванный номер уже успел срастись с тончайшей полимерной пленкой в единое целое и переписать его, не повредив основание, было просто немыслимо.

– Что хоть за причина-то? – Техник, высунув от усердия язык, довел линию до конца и ловко смахнул капли, норовящие стечь на камуфлированный борт, куском поролона. – Ни в жисть не поверю, что пан полковник просто так решил с судьбой в орлянку поиграться. Он ведь тоже летун, куда иному – от Бога. И в приметы не меньше других верит.

«Паном полковником» подчиненные за глаза называли полковника Гжарбиньского. Ну а то, что пилот он действительно от Бога, в полку знали все, и старик Кузьмин здесь не погрешил против истины ни на йоту. Что сказать: любили летчики и техники своего «пламенного поляка».

– Причина? – Поручик воровато оглянулся, словно в огромном пустом ангаре кто-то мог его подслушать. – А причина все та же. Помнишь ту «птичку», что с того света вывалилась? – Палец офицера ткнул в гофрированный потолок. – Ну, пилот там еще катапультироваться успел, но все равно чуть не в лепешку разбился…

– И что? – Техник положил на полиэтиленовый лоскут кисточку и взялся за краскопульт, вымазанный белым.

– Так ребята, которые в тот день патрулировали, болтают, будто «Сапсан» тот еремеевский был…

– Да ну? – ахнул Кузьмин. – Слыхал я, что по ту строну страсти всякие творятся, но чтобы так… А за штурвалом-то случайно не сам покойник сидел?

– Сам, не сам – бог его знает. Сам ведь понимаешь: нашим даже подойти к месту приземления того парашютиста не дали. Оцепили все вокруг, вертолет туда подали и фьюить!.. Секретность, мать ее!

– А вдруг действительно он!

– Действительно – недействительно… Крась знай.

Минут десять в ангаре стояла тишина, только шипел время от времени краскопульт, аккуратно покрывая снежно-белой эмалью буро-зеленый борт внутри контура «тройки». Наконец словоохотливый поручик не выдержал. Да и какие могут быть секреты между двумя старыми приятелями и ровесниками, пусть даже и в разных чинах.

– Знаешь, что я думаю?

– Что? – Прапорщик стянул респиратор, перчатки и присел на стоящий под крылом самолета длинный ящик… нет, не перекурить – боже упаси в атмосфере, насыщенной парами растворителя, – просто отдохнуть. Шестой десяток – не третий.

– А то! – уселся рядом с ним Ивицкий. – Я думаю, что наши решили туда своего на этом самолете отправить. Чтобы, значит, баш на баш. Вы нам – своего, мы вам – своего.

– Парламентером, значит?

– Может, и парламентером. А может – и послом. Слыхал: целая команда опять из Питера прикатила? Сплошь генералы да полковники. Кто-то из них и есть тот самый посол.

– А чего тогда просто самолет не взять? Первый попавшийся. Обязательно номера перекрашивать?

– А вот тут-то самая хитрость и кроется! – хитро прищурился поручик. – Что наши с их ракетами делали, помнишь?

– «Что-что»… Сбивали к едрене фене – вот и все!