Благодарности

Мне нужно вернуться далеко в прошлое, чтобы упомянуть тех, кто помог мне понять Россию и ее народ. Мой интерес относится еще к временам моего детства, но об этом позже. Мое обучение в этой области было неполным и необычным. Когда я, семнадцатилетний студент, прибыл в Иерусалим, который в это время был в Палестине незадолго до начала Второй мировой войны, я отправился к одному и единственному там профессору истории, хорошему человеку и уроженцу моего родного города, выразив желание изучать российскую историю. Он спросил меня, прочитал ли я четыре тома истории Василия Ключевского. Мой ответ был положительным (что было только полуправдой), после чего он сказал, что, будучи экспертом по ранней средневековой английской истории, он ничем не мог бы мне помочь. Я присоединился к кибуцу, где два года спустя я однажды во время бритья сломал себе ногу, что было, как мне сказали, очень редким явлением в истории медицины. Я не мог ничего делать в течение почти двух месяцев. Когда в нашем коллективном поселении такое происходило с молодыми женщинами, то им давали штопать носки, но для молодых людей такой работы не было.

Соседка, мать моего товарища по поселку, госпожа Пикман, уроженка Николаева на побережье Черного моря, была учительницей и была счастлива найти себе ученика. Я с нею читал по-русски по многу часов в день. После одного месяца я уже мог читать «Правду», которая, как я думаю, в то время ограничила свой лексикон приблизительно восемьюстами или девятьюстами словами — так, чтобы миллионы могли ее читать. После двух месяцев я смог прочитать «Капитанскую дочку» Александра Пушкина. В последующие месяцы я нашел еще одну группу учителей. Будучи в то время конным полицейским, я проводил долгие ночи у походного костра в полях или на горе. Мои товарищи, большинство из которых были, по крайней мере, на двадцать лет старше меня, преимущественно уроженцы Сибири, некоторые из них — потомки христианских сектантских семей, перешедшие в иудаизм, научили меня разнообразным русским песням, главным образом о каторге и ссылке, многие из которых я помню по сей день. Эти люди приехали из небольших городков и поселков в Сибири с невероятными названиями, такими как Балаганск (слово «балаган» в русском языке означает состояние чрезвычайного беспорядка и путаницы). Они также обогатили мой словарь множеством слов и фраз, которые обычно нельзя найти в словарях.

В последующие годы я работал писателем и журналистом, но один из моих главных интересов все еще находился в области России. В 1956 году в Лондоне я стал основателем и редактором журнала «Soviet Survey» («Советское обозрение»), позже называвшегося просто «Survey», ежеквартального (позднее выходившего дважды в месяц) издания, писавшего о политических и культурных тенденциях в Советском Союзе. Я познакомился с большинством людей, работающих в этой области в Соединенных Штатах и Соединенном Королевстве, но также и на европейском континенте. Потребовалось бы много времени и места, чтобы упомянуть их всех (они были моими учителями в то время), но я должен выбрать Джейн Деграс, которая очень помогла мне в моей ранней работе. Она работала в Институте Маркса-Энгельса-Ленина в Москве, но сменила место работы на Чэтем-Хаус (Королевский институт международных отношений) в Лондоне.

Я в 1950-х годах провел некоторое время в Гарвардском Русском центре, но не имел никакого формального образования. Я оставался с «Survey» на протяжении десятилетия, а затем перешел к другой работе, что привело меня в совсем другом направлении — к европейским и ближневосточным делам. Я совсем не сожалел об этом, потому что я думал о России то же самое, что Киплинг писал об Англии: Что вы знаете о России, если знаете одну только Россию?

Все эти годы я страдал от одного очевидного недостатка. Я читал о России, я говорил с русскими, но сам я никогда не был в этой стране. Этому предстояло вскоре измениться. Родители Наоми, моей покойной жены, жили на курорте на Северном Кавказе. Ее отец был профессором медицины во Франкфурте, специализирующимся на истории и философии медицины. Ему пришлось довольно быстро уехать из Германии в 1936 году, и единственной страной, которая захотела взять его, был Советский Союз. Он был совершенно аполитичным человеком, и поэтому был очень удивлен и даже шокирован, когда он прибыл в Москву, и все там делали вид, будто никогда даже не слышали о главе Наркомздрава (министерства здравоохранения), о его заместителе, и о других, кто пригласил его. В конце концов, секретарь сжалилась над изумленным иностранцем и сказала ему, чтобы он, во-первых, убрался из Москвы так далеко, как он только мог (это были дни чисток и Московских процессов), и, во-вторых, даже не пытался изучать местный язык. Он последовал этому совету и оказался со своей семьей на одном из курортов Северного Кавказа. Мы впервые поехали к ним в гости в 1950-х, и затем некоторое время мы посещали их почти каждый год. Тогда было нелегко получить визу в Россию, особенно для посещений вне Москвы. Я не очень верил в нашу удачу, боясь, что однажды кто-то попросит нас заплатить за эту привилегию. Но этот день так никогда и не наступил; они, возможно, никогда не слышали о журнале «Survey» или обо мне. Это дало мне урок относительно России и бюрократии вообще: никогда не следует недооценивать роль случайности, и никогда не нужно предполагать, что левая рука знает о том, что делает правая.

Я более подробно описал эту главу моей жизни в моей автобиографии («Ребенку четверга пришлось уехать далеко»), и не хочу здесь повторяться. Я полюбил Кавказ (в то время он был Швейцарией без туристов), и эти частые посещения и долговременные пребывания дали мне такое понимание и знания, которых не было у большинства посетителей и туристов; мы, кажется, на протяжении многих лет были среди первых иностранных гостей в этих местах. Фридрих Рихардович, мой шурин, был превосходным гидом.

Однако однажды, когда мы двигались по горам, пришло разочарование. Это было в раннюю эру Леонида Брежнева, и мне в голову пришло, что если в минувшие годы Россия была очень интересна, потому что там могло произойти почти все что угодно, то теперь она вошла в период стабильности или, скорее, неподвижности (русские назвали это застоем). В отношении того, что интересовало меня, Россия стала скучной, и я уже изучил то, что я мог узнать в этих условиях, и потому для меня пришло время заняться другими вопросами.

После этого я занимался всеми этими другими вопросами в течение следующих двадцати лет, пока внезапно, при Михаиле Горбачеве, история снова не начала двигаться очень быстро, забрезжил новый период перемен, и события в России стали захватывающе интересными. Это совпало с моим сильным желанием профессиональных перемен. Я преподавал в Соединенных Штатах, но не имел никакого желания заниматься этим полный рабочий день; я оставил Лондонский Институт, который я возглавлял, в компетентных руках. Мы переехали в Вашингтон, округ Колумбия, и я был очень благодарен послу Дэвиду Абширу, главе Центра стратегических и международных исследований в этом городе за то, что он более или менее позволял мне делать то, что я хотел. Большая часть моей работы имела отношение к России и людям в правительстве, академическом мире и в других местах, и я следил за событиями там.

Но где искать ранние истоки моего интереса к России? Это еще одна странная история. Когда я был еще мальчиком, мои родители рассказали мне, что один из моих предков был врачом российской императрицы. Они не уточнили, какой именно императрицы. Я даже в том раннем возрасте отмахнулся от этой истории как от чистой выдумки. Но много лет спустя мой интерес внезапно пробудился вновь. Я начал свои исследования, и выяснилось следующее: эта история не была полностью правдивой, но она не была и полной неправдой: как так часто случается с такими семейными легендами, в ней было зерно правды.

Приблизительно в 1800 году моя семья жила в небольшом местечке в Силезии. Мой прапрадед был раввином и в свое свободное время писал непримечательные стихи на иврите. Его брат Мориц (родившийся в 1787 году) хотел изучать медицину, но это было невозможно, потому что семья была очень бедной. Однажды появился некий миссионер и сделал Морицу предложение, от которого тот не мог отказаться. Ему предложили деньги на учебу, если он перейдет в протестантство. Он так и сделал, и через несколько лет он получил высшее образование в медицине (и риторике; медицина, очевидно, не занимала все время его учебы) в университете Дерпта (теперь Тарту) в нынешней Эстонии. Работа, которую он получил, была не очень увлекательной. Он стал начальником карантинной станции в Таганроге, русском городе на Черном море. Мориц превратился в Бориса, и так как в русском языке нет «умляутов», его фамилия теперь писалась как Лакиер (Lakier). Это было бы рутинной и бесперспективной работой, но произошло неожиданное: царь (Александр I) посетил южную Россию, приехал в Таганрог и умер там в 1825 году. Тогдашнее правительство боялось (справедливо, как оказалось) слухов о возможном убийстве и поэтому постаралось привлечь как можно больше врачей, чтобы те подписали свидетельство о смерти. Борис, как иностранец, особенно хорошо подходил для этого, и его имя появилось на свидетельстве о смерти. Это означало, что он стал дворянином, принадлежа, к сожалению, к безземельному дворянству. Его семья переехала в Москву, и из его трех сыновей самым интересным для меня был Александр Борисович (1825–1870). Он был в свое время известным писателем, автором одной из первых серьезных больших русских книг о Соединенных Штатах (она была издана на английском языке издательством Чикагского университета спустя более ста лет после того, как появилась на русском языке). До этого он был секретарем правительственного комитета, занимавшегося освобождением российского крестьянства от все еще преобладавшей формы крепостничества. Он был также автором первой русской книги о геральдике (переизданной в Москве несколько лет назад) и создал довольно несуразный герб семьи Лакиер, который можно найти в Интернете. Он женился на дочери П. А. Плетнева, друга Пушкина и ректора санкт-петербургского государственного университета. Эта дама умерла во время родов. Спустя много лет он женился снова, на сей раз на даме из клана Комнино-Варваци в Таганроге. Антон Чехов, уроженец Таганрога, писал, что в его родном городе тогда жили только три или четыре честных человека. Я уверен, что мой дядя, родственник в третьем поколении, был среди них. Семья Комнин была царским домом Византии. Так я оказался (хотя и очень отдаленным) родственником всех видов исторических фигур, некоторые из которых были достойными и интересными людьми, а другие — с сомнительной репутацией.

Однако была небольшая проблема: Борис, доктор и магистр риторики, после своего прибытия в Россию счел необходимым создать для себя «легенду», как это называется в мире разведывательных служб. Согласно этой версии, он не родился как еврей в Силезии, который, будучи женатым, оставил там дочь; его происхождение якобы было чисто французским и аристократическим. Они были родом из Тулузы, и он якобы попал в Россию с армией Наполеона. Я могу понять потребность в невероятной истории такого рода в тогдашней России, но ему все равно следовало бы придумать что-то более правдоподобное, потому что в эту его историю не особо верили. Он умер в Москве и похоронен на кладбище для иноплеменных религий. Я встречался с некоторыми из его потомков.

Вот такими были русские связи моей семьи.

Возможно, не было ни одного лучшего научного ассистента, чем Кристофер Уолл.

Я благодарен Дэвиду Боггису и Майклу Аллену, так же, как Джошуа Кляйну и Ирен Ласоте, за помощь с редактированием этой книги, а также Мише Эпштейну и Михаэлю Хагемайстеру, которые помогли мне понять определенные отдельные моменты. Само собой разумеется, что выраженные в этой книге мнения являются моими собственными.