— Кто тебе это сказал? Перед Первой мировой войной в центральных областях России было почти девяносто процентов грамотного населения. Медицина бесплатная тоже была. У нас в университете детям малоимущих платили стипендию, и они, кстати, не боялись, что после окончания сего заведения их направят в каракумские пески обучать чабанов основам навигации.
Ростик передохнул и продолжал:
— То, чему вас учат в школе, — есть утилизация истории. Перекрой ее на новый лад. Большевики пытаются замазать собственные грехи. Ты вот, например, не знаешь, что во второй половине тридцатых годов было репрессировано более десяти миллионов человек — как вся Белоруссия. Люди днем веселились, а по ночам колотились от страха, ожидая «черного ворона». Колотились все: начиная от дворников и заканчивая членами правительства. Даже о Великой Отечественной войне на пятьдесят процентов — враки. Эта война — следствие неудачной попытки коммунистов установить в Германии прокоммунистический режим. Спросишь, откуда я это знаю, если сам недавно вылупился из яйца? Зато я свободен от шор, которыми закрыты ваши души!
Мальчик выпил немного сока, что налила ему в кружку Маша, и устало продолжал:
— Поскольку ты будешь членом нашей семьи, а я еще не слишком вышел из грудного возраста, то могу говорить свободно. Иначе ты могла бы донести мои диссидентские настроения, и меня бы арестовали. Вот, Машенька, а ты говоришь о какой-то демократии. Вот и вся демократия. Всех, кто мыслит инако, — за решетку, либо за границу! Мы с тобой будем еще много разговаривать на эту тему — мне, честно говоря, не по себе, оттого что рядом слепой человек, но упаси тебя бог поделиться с кем-нибудь своими сомнениями! Кто надо стуканет кому надо. Папочкин телефон наверняка на прослушивании стоит, так что лучше по нему не откровенничать. Даже в той комнате, где стоит телефон, лучше не говорить ничего лишнего.
— Почему? — поперхнулась соком Маша. Она внимательно слушала мальчика и грустно кивала головой.
— В КГБ не дураки сидят. Они знают, что интеллигенция — наиболее опасная часть нашего общества. С этой прослойкой постоянные проблемы. Имеющий мозги склонен размышлять, а при зрелом размышлении слишком много тайного становится явным.
Глава 7. Унтерзонне. 265.
Рокировка (начало)
Над Парижем сгущались сумерки. Эта планета была еще более наклонена к плоскости эклиптики, чем Земля, поэтому сумерки здесь растягивались на несколько часов. Рассвет соответственно длился не менее. Летом в Париже наблюдались белые ночи, а зимой светлое время суток не превышало пяти часов.
Нынешнее лето изрядно затягивалось, поэтому никого не удивляло, что в конце сентября в Сиенне полно любителей купания. Чуть ниже городского пляжа начиналась портовая зона — гордость короля Франко, Людовика IX. У двадцати пирсов было пришвартовано около тридцати судов из разных стран: балтийские коги, свейские кнорры, бритские шнявы, ромейские галеры. У последнего пирса стоял на боевом дежурстве трехпалубный клипер «Отважный» — боевое судно государства Франко. Поскольку клипер был довольно-таки громоздкой и неуклюжей парусно-паровой машиной, то его подстраховывали четыре однопалубных глиссера, принадлежащих к вооруженным силам Белой Руси.
Однажды Людовик отважился прокатиться на одном из глиссеров, которым командовал старый забияка Василий Латыш. Так как ширина Сиенны в виду Парижа не превышала километра, то Василий не решился преодолеть стоузловый рубеж. Но и ста узлов Людовику хватило за глаза. За три часа они успели посетить Па-де-де, перекусить у тамошнего губернатора, осмотреть заложенный на только что законченной верфи линкор «Белая Русь» с планируемым водоизмещением около двадцати тысяч тонн, а также вернуться в Париж. В британском проливе Василий все-таки рискнул дать глиссеру самый полный — двести узлов, правда, на палубу не выпустил никого.
— Смеетесь, ваше величество! — отмахивался он от настойчивых просьб короля. — Вас моментом снесет в море, а мне затем светит трибунал.
— Но капитан! — пытался слабо возражать Людовик.
— Нет, я сказал! Видите — скалы показались, — указал Вася в сторону горизонта.
— Что это? — спросил огорченный король.
— Британия! — торжественно объявил капитан. — Все, идем домой.
Почти у самого Парижа Людовик все-таки вымолил себе право — постоять минутку у штурвала. Минутка эта растянулась до десяти, а в финале король едва не столкнулся с земснарядом, который усердно углублял фарватер. Борясь с искушением отвесить его величеству подзатыльник, Василий моментально изменил курс, и глиссер проскочил в считанных метрах от драги.
На причале стояла королевская безлошадная карета — горбатый «Москвич», доставленный с базы. Сей диковинный зверь принадлежал Шуре Лютикову и был лично им преподнесен в дар властителю Франко. Предварительно, конечно, в нем поковырялись молодцы из ремвзвода, в результате чего анахронизм приобрел крейсерскую скорость 60 километров в час в целях личной безопасности монарха. Правил Людовик лично, не подпуская к рулю никого, за исключением старого Жака.
А Жак предпочитал любому наземному транспорту свой верный мотоцикл «Урал», на котором он носился в любое время года и суток. Они на пару с кардиналом выбирались на трехколеснике по грибы да по ягоды, а также на рыбалку. Сам Васнецов угорел бы от хохота, если бы ему поручили написать картину «Министры едут на природу»: за рулем в танковом шлемофоне и в авиаторских консервах — министр иностранных дел Жак; в коляске, нацепив на себя старую моргуновку, и с автоматом «Стэн-2» на груди — первый министр и кардинал Франко.