– Знаю. Только помер он. Уж боле десяти лет, как помер. Бывший служка Измаила. Из греков. До него я и хотел добраться. Кто бы на меня ни напал – был это всего наёмник. А придумал весь этот дьявольский замысел этот проклятый грек. Вот и закипела моя кровь, возжаждало сердце мести. А прошлой осенью как раз помер богдыхан. Началась в империи смута, да ещё и мор великий. Народ стал, как мухи мереть. Вот я и решил, что для меня это знак свыше. Как раз караван подвернулся через пустыню. Там пустыня такая, летом её никак не пройти, только зимой, пока снег есть. Его топят и пьют. А весной уже вышел из Отрара с караваном на Сарай. Недели ещё не прошло, как добрался.
– Зачем нож в ворота воткнул?
– Узнал, что Всевышний уже давно этого грека прибрал на суд праведный. Зря я сомневался в высшей справедливости. Тебе, видно рассказали, что я спрашивал епископа Измаила?
Злат кивнул.
– Я и про служку спрашивал. Только на это они внимания не обратили и тебе не передали. Умер давно, да и служка простой. То ли дело епископ, хоть и бывший. Когда я уже уходил, вспомнил про нож, который я приготовил, чтобы отомстить. Точь-в-точь такой каким убили невинного человека и порушили моё честное имя. Посмеялся над своей самонадеянностью, гордыней и неверием во всемогущество небес. И выбросил его. Метнул в перекладину над воротами.
– Надо же, как просто. А я голову ломал. В многой мудрости много печали. К Урук-Тимуру ходил про сестру узнать?
– Я много где толкался потихоньку. На базарах, в баню ходил, у цирюльника бороду равнял. Нашёл хорошее местечко, где старики в шахматы играют, много чего узнал за разговорами. Однако всё-таки боялся, что меня узнают. Мало ли что? Потому на постоялый двор не пошёл. Так и ночевал на берегу реки за заставой. Ночи тёплые. Вот так и попал в твою историю. На берег я всегда шёл низом, заставу обходил. Что за Чёрной улицей. В самую Ночь Могущества припозднился. Засиделся со старичками после заката. Иду потихоньку мимо кустов по дороги. Гляжу! Глазам своим не верю! Прямо на меня идёт голый мужик! Я ему, конечно, говорю: «Если ты, уважаемый, баню ищешь, то это в другой стороне». А он плачет и умоляет помочь. Дело житейское. Пошёл человек к бабе, беса потешить. Откуда ни возьмись, ещё один желающий подсластиться. Баба в ужасе, ревнивый, говорит, зарежет и меня и тебя. Сиди тихо. Я его спроважу и приду.
Сидел, значит, мужик, сидел. Смотрит в щёлку баба, как и договорились, любовника спровадила и сама с ним ушла. Только во двор не вылезти – там страшенная собака на цепи. Кое как удалось через забор сигануть. В самые колючки.
Дал я ему свои сменные штаны и рубаху. Он рассказал, что он франк и служит здесь в конторе. Утром я пошёл к мосткам, где водовозы на реке кувшины наполняют, а мне парень и говорит, что ночью на Чёрной улице какого-то франка убили в дорогом плаще и забрали за это нескольких водовозов. Услышал про это мой знакомый и стал белее снега. «У меня, говорит, плащ дорогой был. Второго такого в Сарае не сыскать. Как раз такой у бабы в доме и остался». Сбегал мой новый знакомый пару раз в заветный домик на Чёрной улицы, там только кобель из-за забора его облаял. Мне тем временем носильщик на базаре уже рассказал, что он, оказывается деньги украл и исчез. Мне сразу всё понятно стало. Чудо, говорю, тебя, дурака спасло. Твой начальник деньги украл, а на тебя свалил. Только убийцы им посланные вместо тебя удушили какого-то олуха, что в твой плащ вырядился. Теперь, наверное, уже поняли промашку и тебя ищут. Спрячься, пока, получше, от греха подальше. И от Чёрной улицы тоже. Все же понимают, что голым от неё далеко не убежать. Сегодня, завтра станут кусты обшаривать. Снял я на пристани небольшой амбар, в котором снасти зимой хранили, запер этого страдальца там на замок. Сиди, говорю, тише воды, ниже травы. Поесть я тебе принесу.
Пошёл на следующий день к той бабе, что его попутала. Говорю, друг мой позавчера сказал, что к тебе пошёл, да уже второй день домой не появляется. Она сначала перепугалась, потом стала выспрашивать, где я с этим другом познакомился и где его найти можно. У неё, к нему де, дело есть.
К тому времени я уже узнал и про убийство в доме сокольничего и про исчезновение его дочки. И про то, что эта дочка – моя племянница. А ещё, что начальник моего знакомого и есть тот самый Дымук, с которым я хотел поболтать. Знал я уже и историю про свиную ногу, которую подбросил человек, одетый в плащ лопоухого Санчо. В тот же день он рассказал мне про магрибский пирог, голубей, взятых у брата Ауреола. И я понял, что именно эти голубки приведут меня к моей племяннице. Но, сначала я решил узнать с кем водит шашни эта сладкая вдовушка с Чёрной улицы.
В тот же вечер, я подкрался со стороны реки в заросли напротив её дома и стал ждать. Гость появился уже скоро. Это и был Дымук. Наступила ночь. Пару раз лаяла собака во дворе, потом всё стихало. Мне пришла в голову мысль, что не будет лучше случая поговорить с ним с глазу на глаз. Пустынная улица, заросшая деревьями. Я решил дождаться, когда он выйдет. Только поговорить мне не пришлось. На улице появился ещё один человек. Он осторожно постучал в калитку. Собака залаяла. Он подождал и постучал ещё. Было видно, что он озадачен. Подумав, человек вытащил что-то из сумки и бросил через забор. Потом ещё раз. Подождав, постучал в дверь. Собака молчала. Тогда он сделал кому-то знак и из зарослей недалеко от меня к нему приблизился ещё человек. Они перелезли через забор. Вышли через некоторое время уже втроём. С Дымуком.
– Всё понятно, – подтвердил Злат, – У Шамсинур была собака, которую она придерживала, когда кто-то заходил или уходил. Уйти без хозяйки было нельзя. Бонифаций об этом не подумал. Убив Шамсинур, он оказался в западне. Его кто-то выручил, отравив собаку.
– Эти люди, явно пришли ко вдове, и, поняв, что её нет дома, отравили собаку. Причём были к этому готовы заранее. Я проследил за ними и узнал, что это персы из квартала у Красной пристани. Это те люди, с которыми вы имели дело сегодня возле суда.
– Значит, они именно тогда сошлись с Бонифацием? У тела их убитой сообщницы.
– Меня тогда больше всего интересовала судьба моей племянницы. Я сразу взял за задницу этого Санчо. Я понял, что именно письмо, которое нёс пропавший голубь и было ой наживкой, которой выманили Райхан. Санчо вспомнил, что она хотела бежать с ним за море. Об этом она писала в других письмах.
– Которые читали и братья из миссии, – отозвался Хайме.
– Санчо припомнил, что Адельхарт заговаривал с ним по поводу его дружбы с дочкой сокольничего и намекал, что будь он помоложе, обязательно умыкнул бы красавицу. Бежать на корабле за море легче лёгкого. Девушку можно провести на корабль в фате, как свою невольницу. После этого узнать какой франкский корабль отчаливает в ближайшее время за море с невольниками оказалось проще простого. Корабельщик сказал мне, что каюта на борту занята приказчиком дома Гизольфи. Я вспомнил, что ведь этот олух Санчо тоже числился служащим дома Гизольфи. А из всей одежды на нём остался только перстень с печаткой. Оказалось, это перстень как раз и должен был подтверждать его отношение к дому Гизольфи.
У меня имелась некоторая сумма денег. Вчера я купил Санчо приличное платье, и вечером он прибыв на корабль, занял каюту, которую припас для себя этот многоимённый Дымук. А я стал ждать поблизости его прихода. Корабль должен был отчалить только завтра, но я не велел Санчо сходить на берег. Однако, сразу вслед за ним приехал монах из миссии. Он поговорил с капитаном и все забегали. На корабль поднялась стража, тамгачи, побережник. Мне сказали, что решили отплывать завтра утром. И улаживают дела сейчас, ибо завтра праздник и в таможне никого не будет. Потом убрали сходни и выставили караул у причала. С этого мига никто не может сойти с корабля или взойти на него. Когда утром парус скрылся за далью реки я пошёл на Булгарскую пристань.
Мне больше нечего было делать в этом городе. Я решил найти корабль плывущий на север. Добраться до Укека, а там и до Мохши рукой подать. А перед отъездом всё-таки поговорить с тобой и Хайме. Я же видел, как рыцарь ждал меня возле «Святого Фомы». Однако, когда я добрался досюда, то увидел на борту этого юношу с девушкой. Потом Хайме с парнем куда-то пошли. Я и решил проследить. Оказалось не зря.