— Заходь! — Сидит за столом и потягивает квас.
— Значиться, так, Васятка! — Стою, как бедный родственник. — Ты теперь сирота, и общество должно тебя приютить. Будете с малыми жить в своей избе с Митькой и его жинкой. Он женился недавно, отделиться хочет. Будешь с ним в поле работать и барщину у помещика отрабатывать.
Е, мое! Пипец! Это мы, значить, крепостные! Из своих скудных знаний о тех временах, помню о полном бесправии крестьян, полностью зависящих от помещика. Если тот более или менее вменяемый, то еще ничего, а есть сущие звери и крестьян гноили заживо. Вроде отрабатывать барщину должны были мужики с восемнадцати лет, а девки с семнадцати. Сначала трудишься на поле помещика часов двенадцать, а потом, если остались силы, можешь пахать свою делянку. Вот такая милость от барина! Понятно, что наш надел отойдет кому то, но ведь тогда и дом с огородом тоже. Что же делать?! Остаться в доме и глядеть на то, как бесправные детишки трудятся за корку хлеба?
— Дом мой отец построил!
— И что? Нет его, а ты никто! — староста сдвинул густые брови. Значить, с лошадкой тоже можно распрощаться, думаю и решаюсь.
— Из дома уйдем! Будем в землянке жить! Пусть все видят, как ты сирот ограбил! — Порфирий, аж квасом поперхнулся.
— Так ведь помрете зимой!
— А не твоя забота! Помирать будем, к помещику пойдем! Пусть свое имущество спасает!
Староста с интересом глянул на меня, как будто в первый раз увидел. Потеребил бороду и спросил:
— Чего хочешь?
— Надел сами обрабатывайте, конягу и телегу забирайте, но если понадобиться, дадите попользоваться. В доме жить одни будем и огород наш!
— Тогда барщину будешь отбывать все лето по шесть дней в неделю!
— Три дня!
— Пять!
— Два дня!
— Четыре!
— Годится, — сдался я, понимая, что платить все равно придется.
Староста крякнул и рассмеялся.
— А ты молодец! Может, на что и сгодишься! Есть у меня одна мысль. Завтра в поместье поедем. Если глянешься Александру Никитовичу, будет тебе работенка. Хе-хе! Ступай с богом!
Радостный от того, что отстоял свою самостоятельность, лечу как на крыльях домой.