А Воланчик не унимался. Не мог он без театральных эффектов:
— Готовы? — Сказал парень максимально серьезно. Дождался кивка, преисполнился важности. — Тогда поехали.
И нажал кнопку на пульте.
Рябь исчезла. Экран стал темным. Раздались механические звуки. Потом появилось изображение. Воланчик напрягся. Вика подалась вперед. Из телевизора полился знакомый до боли голос:
«Уважаемые зрители и телезрители, прежде чем мы начнем разговор об исцелении, о чудесах…»
Я едва не заржал. Ну, здравствуй, Анатолий Михайлович.
— Видал! — Воланчик от восторга потер руки. — Не, ты видал? Во дает мужик! Во дает!
Для убедительности он ткнул мне в бок локтем. Мог бы и не стараться. Я и так пребывал в охреневшем состоянии.
С экрана на меня смотрел Кашпировский. Я постарался выполнить все указания мэтра — устроился поудобнее, прикрыл глаза, расслабился. От этого господина, мастерски дурившего в девяностые головы половине страны, меня тошнило куда как хлеще, чем от вчерашней попойки. Учиться я у него не собирался точно.
Под мерный успокаивающий голос я даже умудрился задремать. Воланчик тоже всхрапнул. Профессионально, с чувством. Всерьез смотрела только Вика. Этот час полз, как больная черепаха. На жестких стульях сидеть было неудобно. Вот бы креслице где отыскать или в кроватку прилечь…
Время от времени я приоткрывал глаза, смотрел на часы, висевшие над столом, вздыхал. Десять минут, двадцать, тридцать.
Сеансы Кашпировского я не понимал тогда, сейчас они не произвели на меня впечатления и подавно. Еще бы Чумака поставили! Идиоты.
Час наконец завершился. Вика выключила видак и растолкала Влада.
— А Чумак есть? — Спросила она на полном серьезе. — Я бы воды зарядила.
Я украдкой хмыкнул. Воланчик же потянулся, хрустнув суставами, сладко зевнул, спросил:
— Зачем он нам? Он же ничего не говорит.
Девчонка расстроилась.
— Ну хорошо, хорошо, — поспешил ее успокоить Влад, — я тебе следующий раз привезу.
Вика на радостях бросилась ему на шею, совершенно невинно чмокнула в щеку. Воланчик неожиданно зарделся. Видно было, что ему невероятно приятно. Чтобы скрыть смущение, он глянул на часы:
— Сколько там у нас?