Доктора рассмешил ее вопрос.
– Спросим у нее, когда проснется. А пока подождем.
– Сделаем кофе. Вдруг она захочет.
Выходя из гостиной следом за доктором, Морген поняла, что на ней по-прежнему домашний халат и поношенные тапочки. Он мог и не заметить, подумала она, однако в прихожей, слегка смущаясь, все-таки сказала:
– Пойду переоденусь, с вашего позволения.
– Морген? – Доктор с неприязнью вглядывался в лицо нигерийской статуи.
– Да?
– Я считаю, вам нужно от него избавиться. – Он с улыбкой повернулся к Морген. – Прошу прощения, не слишком вежливо с моей стороны. Я сейчас сам не свой. Просто меня раздражает этот болван – стоит здесь, смотрит, слушает, а сам только и ждет, чтобы кого-нибудь схватить.
– Хорошо, – безжизненным голосом ответила Морген.
– Может быть, он заберет с собой часть наших грехов.
И доктор бесцеремонно похлопал ее по плечу.
6. Имя для наследницы
Три месяца спустя, когда после долгой череды безрадостных, холодных, дождливых дней наконец установилась теплая погода, пациентка Виктора Райта, который был ее лечащим врачом уже два года, и племянница Морген Джонс, которая была ее тетей уже двадцать пять лет, вдруг поняла, что ей хочется пробежаться по тротуару вместо того, чтобы, как прежде, идти по нему медленными, отрывистыми шагами, хочется собирать цветы и ходить босиком по траве. Остановившись неподалеку от дома, в котором располагался кабинет доктора Райта, она не спеша, с любопытством разглядывая улицу, обернулась вокруг себя, и даже неизменная герань у доктора на окне показалась ей симпатичной. Она впервые смотрела на мир собственными глазами. Она – и это была первая безраздельно принадлежавшая ей мысль – одна. Мысль была ясная и свежая, как холодная вода, и девушка повторила ее про себя: она одна.
Сколько раз она ходила по этой улице, сколько раз видела герань на окне. Двигаясь словно на ощупь, крепко держа за руку доктора Райта, не отрывая глаз от тети Морген, она блуждала в растерянности, пока постепенно память не вернулась к ней. Многие воспоминания были отчетливыми, как будто все это произошло на самом деле. Места, жесты, чувства… Она до сих пор слышала тихую, едва различимую мелодию (в отеле, вспоминала она, эта музыка играла в отеле), видела исчезающего вдали доктора (она сидела в автобусе, и доктор ей померещился), иногда перед глазами проплывали теннисные ракетки, боксерские перчатки, седельное мыло (магазин спортивных товаров – она часто разглядывала его витрину). Она в мельчайших подробностях помнила больничную палату и древнюю нигерийскую статую, которую тетя Морген по настоянию доктора Райта спрятала на чердаке, и с легкостью могла ответить на любой вопрос. «Кто перепачкал грязью холодильник?» – спросила тетя, и племянница чистосердечно ответила: «Я».
Воспоминания, прежде обрывочные и смутные, вскоре стали навязчивыми. Глядя на вход в здание, где принимал доктор Райт, она вспоминала свои бесчисленные визиты сюда. В глазах тети Морген она видела самые разные чувства – сомнение, любовь, удивление, гнев, – а в ее словах слышала отголоски всего, что тетя когда-либо ей говорила. Сцены из кабинета доктора Райта мелькали в ее голове, как в калейдоскопе, и в последнее время, опускаясь в знакомое кресло, она не могла понять, действительно ли пришла сегодня на прием или вспоминает прошлый раз. А может, прием был только один, просто он бесконечно повторяется в ее памяти? Воспоминания туманили ее разум, и она отчаянно пыталась упорядочить этот хаос. Она потерялась в мире, где одно отражалось в другом, где тетя Морген и доктор Райт преследовали ее, а она гналась за ними. Когда она звала тетю Морген, та могла откликнуться из прошлого, но, как бы отчетливо ни звучал тетин голос, ее распростертые руки были слишком далеко, чтобы обнять и защитить племянницу. Когда она хваталась за доктора Райта, тот мог ее поддержать, но его насмешливый голос доносился из того времени, когда она не ведала, что творит.
Она проснулась от своего колдовского сна июльским днем без четверти четыре, вернувшись к реальности после долгого, утомительного созерцания своего внутреннего мира. Она одна – была ее первая ясная мысль. Этой мысли предшествовало неопределенное, вздорное чувство, будто ей удалось вспомнить все, что когда-либо вмещало ее сознание. Свою вторую мысль она почти произнесла вслух: у нее нет имени. Она одна, и у нее нет имени.
Мир казался ей удивительно ярким. Все происходило здесь и сейчас, ее действия не отзывались эхом в памяти, мысли были свежими, маршруты прогулок манили новизной. Наслаждаясь этим состоянием, она прошла мимо дома, где ждал ее в своем кабинете доктор Райт. Тротуар здесь был немного аккуратнее, бетонные блоки прилегали друг к другу так плотно, что взгляд почти не цеплялся за стыки. Она уже бывала здесь раньше, однако больше не пыталась вспомнить, когда и зачем. Довольно воспоминаний, решила она. Свернув на более шумную улицу, она замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась, увидев парикмахерскую. Она не собиралась стричься, эта мысль возникла внезапно, однако теперь не желала уходить. Войдя внутрь, она улыбнулась хорошенькой девушке в синем, которая появилась из благоухающего полумрака.
– Я бы хотела постричься.
– Конечно, – ответила девушка, словно люди приходили стричься каждый день, и они обе рассмеялись тому, как легко и приятно все складывается.
Облаченная в синюю накидку, она села в кресло и вздрогнула, когда шеи коснулись холодные ножницы.