— Сэр, пойдемте назад, — негромко предложил капитан.

— Идите, — ответил Шон хриплым от предчувствия надвигающейся трагедии голосом. — Я еще немного побуду здесь.

Хотя он ничем не мог помочь парню, уйти сейчас казалось ему дезертирством.

Марк неслышно шел вдоль провода, проложенного патрулем, чтобы было легче добраться до бреши в ограждении. Наклоняясь, чтобы не потерять провод, зажатый в левой руке (в правой он нес свою П-14), он осторожно поднимал и опускал ноги, стараясь равномерно распределять вес и не потревожить снежный покров, не проломить корку наста.

Но всякий раз, как вспыхивал осветительный снаряд, парню приходилось падать ничком и лежать неподвижно, съежившись, темным пятном на ослепительном свету, под защитой лишь непрерывно идущего снега. Поднимаясь в темноте и двигаясь дальше, он отдавал себе отчет, что оставил после себя приметное пятно.

При обычных обстоятельствах это не имело бы значения, ведь на голой, прострелянной снарядами нейтральной полосе такие легкие царапины незаметны. Но Марк знал, что, едва забрезжит рассвет, каждый дюйм поверхности примется обыскивать в поисках именно таких следов пара необычных глаз.

Внезапно — холоднее, чем ледяное прикосновение снежного воздуха к щекам — он ощутил одиночество, свою уязвимость, осознал, что ему противостоит искусный и неуязвимый враг, невидимый, ужасающе удачливый противник, который за малейшую ошибку покарает неумолимой смертью.

Последний осветительный снаряд догорел и погас, и Марк поднялся и побрел во мраке к темной неровной стене разрушенного фермерского дома. Он присел у этой стены и постарался выровнять дыхание: неожиданно нахлынувший ужас грозил задушить его. Он впервые почувствовал нечто подобное.

Страх был ему знаком, он стал его постоянным спутником в последние два года, но Марк никогда еще не знавал такого парализующего ужаса.

Парень тронул свою ледяную щеку пальцами правой руки и почувствовал, как они дрожат; словно из сочувствия, часто застучали зубы. «Я не могу так стрелять, — подумал он, стиснув челюсти до боли в зубах и прижав руки к телу, — но и оставаться здесь не могу. Надо уходить отсюда, и побыстрей. Развалины — слишком очевидное место для позиции снайпера». Неожиданно его ужас превратился в панику, и Марк приподнялся, чтобы ползти назад, бросив винтовку у разрушенной стены.

— Bist du da?[1] — донесся до него из темноты, совсем близко, негромкий голос.

Марк мгновенно застыл.

— Ja! — ответили чуть дальше у стены, и Марк обнаружил, что его левая рука естественным образом легла на ствол, а правая обхватила затвор; указательный палец лег на спусковой крючок.

— Komm, wir gehen zuruck[2].

Рядом с собой Марк скорее ощутил, чем увидел движение тяжело нагруженной фигуры. Он повернул винтовку в ее сторону, готовый стрелять. Немец грузно ступал по предательски тонкому снежному покрову. Катушки проводов, которые немец нес, негромко звякнули. Он выругался:

— Scheisse!

— Halt den Mund![3] — выпалил второй, и они направились по холму в сторону своих траншей.

Марк удивился, что наряд немецких связистов вышел в такую погоду. Прежде всего он подумал о вражеском снайпере и только потом о своей неожиданной удаче.

Наряд проведет его к немецким окопам и скроет след от снайпера.

Приняв решение, Марк с удивлением почувствовал, что паника прошла, руки прекратили дрожать и обрели твердость камня, а дыхание стало спокойным и глубоким. Он невесело улыбнулся собственной слабости и скользнул вслед за немецким нарядом.