Воткнулся нож

Работая тюремным врачом-терапевтом и психиатром, я повстречался с немалым числом преступников. Зачастую они в общем-то не выглядят таковыми. Самый знаменитый (точнее, печально знаменитый) убийца из всех, кого мне доводилось в жизни видеть, — Фредерик Уэст. В небольшом доме в Глостере он вместе со своей женой Розмари подверг сексуальным истязаниям, убил, расчленил и зарыл двенадцать человек, в том числе двух детей из числа своих собственных. Об этих преступлениях стало известно в 1994 году, через двадцать с лишним лет после того, как супруги совершили первое из них. Порочность этих двоих потрясла даже поколение, пресыщенное криминальными сенсациями. Когда я впервые лично увидел Уэста, он показался мне человеком довольно приветливым. Основную часть досуга он проводил, играя в бильярд с сотрудниками тюрьмы. Но в его облике мне виделось нечто зловещее, нечто от волка-оборотня — даже когда он старался казаться почтительным и обаятельным.

Я был еще очень молодым врачом, когда я встретил своего первого убийцу. И он тоже совершенно не выглядел как душегуб. Этот не старый еще человек задушил свою жену, потому что она (по его словам) не давала ему спокойно почитать вечернюю газету, когда он возвращался домой с работы, а кроме того, ее маленькие висячие сережки звенели в высшей степени вызывающе. В прошлом у него не отмечалось никаких правонарушений, и было решено, что он наверняка просто сумасшедший. Поэтому его отправили не в тюрьму, а в больницу. Я чувствовал себя польщенным, пожимая руку столь скверного человека: никогда прежде мне не случалось встретить негодяя даже вдвое менее злокозненного.

Как позже выяснилось, он оказался почти единственным убийцей (из всех, кого я в жизни встречал), который хоть немного напоминал почтенную личность, описанную Оруэллом в его эссе «Закат английского убийства»: именно о преступниках такого типа англичане очень любили читать в годы между двумя мировыми войнами. Убийцы подобного рода были респектабельны (порой даже религиозны), принадлежали к среднему классу (пусть даже к нижнему его слою), в каком-то смысле вели двойную жизнь, а к преступлению их побуждала либо алчность — они страховали жизнь потенциальной жертвы и после ее смерти пытались получить страховку, либо необходимость прикрыть тайную интрижку. Мне привелось увидеть лишь двух убийц, которые совершили убийство ради страховки. И они избавлялись от своих жертв, подождав не более двух недель после резкого увеличения страховой суммы, тем самым давая следствию что-то вроде подсказки относительно своих мотивов.

Но в той тюрьме, где я впервые начал работать врачом, мне удалось заметить любопытное явление, характеризующее современную жизнь: заключенные использовали в своей речи пассивный залог, чтобы дистанцироваться от собственных решений и убедить других в том, что не отвечают за свои действия. Я обратил внимание на это явление, беседуя с убийцами, которые зарезали кого-то и которые неизменно твердили «Воткнулся нож» (в тело жертвы), как если бы это нож управлял рукой, а не рука ножом.

Такой убийца нередко пересекал весь город, прихватив с собой холодное оружие, — чтобы расквитаться с конкретным человеком, на которого он затаил серьезную обиду. И все равно «нож втыкался». Когда я сообщил об этом наблюдении жене, тоже врачу, она решила, что я преувеличиваю. Но однажды она, ведя прием у себя в клинике, спросила у пожилой вдовы, как умер ее муж. «Нож воткнулся», — ответила вдова. Моя жена, поразившись, насилу дождалась конца консультации, чтобы позвонить мне и рассказать об этих словах, которые она услышала сама.

Впоследствии я заметил, что все заключенные используют подобные выражения — но лишь для описания своего дурного поведения, а не хорошего. «Пиво сошло с ума» или «пиво одолело меня» — фразы, которые очень любили алкоголики, как будто это напиток пил их, а не наоборот. Героиновые наркоманы, описывая, как и почему они начали употреблять наркотик, почти всегда уверяли, что «связались с неподходящей компанией». Когда я отвечал: «Вот ведь странно, я видел много людей, которые связались с неподходящей компанией, но ни разу не встретил ни одного члена этой самой компании», — мои собеседники неизменно смеялись. Безрассудство — это не то же самое, что глупость.

Разумеется, подобно современному преступнику, все мы время от времени грешим использованием того же метода. Мы ищем свободы от нравственной ответственности за свои худшие поступки. Вот почему эта глава называется «Воткнулся нож».

Тюремный язык не переставал поражать меня. Он всегда яркий и выразительный и в некотором смысле красивый. Фраза «Моя голова превращена в капусту[1]» означала, что человек находился в таком мучительном состоянии, что не полностью отвечал за свои действия. «Вы не собираетесь сделать меня психом, не так ли, доктор?» — спрашивал заключенный, который опасался, что я собираюсь отправить его в психиатрическую больницу (психиатрические отделения Национальной службы здравоохранения — НСЗ — гораздо хуже, чем тюрьмы). Заключенный, который только что был приговорен к пожизненному заключению, скажет: «Судья пожизненно убрал меня».

Однако преступления, совершенные подавляющим большинством убийц, которых я встречал, были попросту мерзкими и пакостными. Стычка из-за пустяков на фоне опьянения или употребления наркотиков — таковы были обстоятельства большинства этих правонарушений. Самым ничтожным поводом для убийства из всех, с какими я сталкивался, было замечание о марке кроссовок будущего правонарушителя: он, видите ли, счел эти слова унизительными для себя. Несомненно, это служит веским свидетельством того, насколько ранимое «я» у некоторых наших сограждан, насколько оно воспалено их «подчиненным» положением в мире. Сидящие за решеткой весьма далеки от общественной атмосферы, где мужчина может убить женщину и тут же сыграть за стеной на губной гармошке «Ближе, Господь, к Тебе».

Я все надеялся, что когда-нибудь меня привлекут в качестве эксперта к расследованию какого-нибудь убийства в духе Агаты Кристи (скажем, когда викарий отравил сельского сквайра в библиотеке), но мои мечты так и не сбылись. Вероятно, из-за того, что в наши дни не слишком много викариев, отравляющих сквайров в библиотеках.

На самом-то деле Джордж Оруэлл стал не первым писателем, отметившим упадок английского убийства (качественный, а не количественный). Сэр Лесли Стивен, отец Вирджинии Вулф, сделал это еще в 1869 году, на самой заре того, что (как полагал Оруэлл) стало «золотым веком» английского убийства, когда тон временам задавало мелкобуржуазное ханжество, в котором религиозность странным образом смешивалась с вольнодумием.

Более типичные обстоятельства современного убийства — к примеру, какая-нибудь отвратительная склока вокруг долга в десять фунтов. (Собственно, убийство было совершено в попытке вернуть эту злосчастную десятку.) В нашем обществе до сих пор имеются уголки (и, возможно, не столь уж немногочисленные, как мы предпочитаем думать), где считается, что такие суммы стоят того, чтобы за них драться. И даже того, чтобы ради них убивать.

В большом городе, где жил убитый, он был одним из тех безработных, которые организуют неформальный питейный клуб весьма распространенного типа: члены клуба подгоняют дни получения очередных социальных выплат так, чтобы можно было покупать выпивку всю неделю (в понедельник всех угощает один член клуба, во вторник — другой и т. д.). Во время запоя он одолжил у кого-то из коллег по клубу десять фунтов, а затем упорно отказывался их отдавать. Остальные четыре члена клуба (в том числе женщина лет тридцати) отправились к нему выбивать должок. Именно ее меня и попросили обследовать — на предмет возможных смягчающих обстоятельств по психиатрическим причинам. Ее адвокат предположил, что она, возможно, умственно неполноценна.

Ее линия защиты была такова: она ничего не делала, она только наблюдала. Это они его убили. Разумеется, все они утверждали о себе то же самое. Но какое же ужасное насилие! Четверка обратила квартиру жертвы в многоквартирном доме-башне в пыточную камеру. Несчастный был не только алкоголиком, но и инвалидом, на грани инфаркта, и он мог лишь с трудом забираться на свое инвалидное кресло и слезать с него (электрический привод позволял наклонять спинку под разными углами). Тем легче им было его пытать. Они сломали ему обе ноги, они переломали ему ребра (все ребра до единого), они раздробили ему череп. Они кипятили воду в чайнике и поливали его. На это ушел не один чайник воды. И все-таки они не получили обратно свои десять фунтов.

В конце концов они решили, что денег у него и правда нет, что он не пытается их «обдурить» (как выражаются в этих местах). Четверка покинула квартиру и двинулась выпить — уже употребив тот алкоголь, который нашелся в квартире жертвы. Они оставили его живым, точнее — едва-едва живым. По-видимому, не прошло и часа после их ухода, как он умер.

Но вот что поразительно: как и в случае Фреда Уэста, я не проникся к обвиняемой такой уж полнейшей антипатией. В тюрьме ей пришлось сидеть трезвой, и это произвело на нее прямо-таки чудотворное действие.