Правильная законность в стране везде и всюду считается гарантией личности. Но возможна ли законность при существовании так называемой политической полиции, когда, как было еще недавно, одного подозрения в разномыслии с представителями полицейского режима по основным вопросам нашей государственности достаточно, чтобы дело грозило лишением свободы без всякого суда, одним лишь административным распоряжением.
Совместима ли вообще полная сила закона в стране, где представители политической полиции являются вершителями судьбы людей, не остающихся равнодушными при виде всюду царящего беззакония и заявляющих о необходимости признания новых начал общественного правопорядка?
Не переполнены ли наши тюрьмы лицами, которые повинны разве лишь в том, что, желая блага родине, они были провозвестниками новых идей и иных порядков в нашей стране. С новым укладом нашей общественной жизни, когда то, за что ратовали эти лица и за что они так тяжко пострадали, уже получает реальное бытие, можем ли мы оставаться равнодушными к их горькой участи и не вправе ли мы искать путей к тому, чтобы вопиющее зло не торжествовало впредь над ними, и чтобы вместо смрадной тюрьмы они пользовались широким простором родных полей, где дышалось бы легко и свободно.
А участившееся за последнее время применение смертной казни, этого позорного и возмутительного произвола сильной власти над личностью человека, не доказывает ли, что в отношении основных прав человеческой личности мы подвинулись за последнее время не вперед, а назад.
«В смертной казни правосудие обагряет себя человеческой кровью и как бы тонко ни была придумана апология казни – убийство всегда остается убийством. Для взора чистой совести смертная казнь всегда будет являться не в ореоле юридического акта, но под мрачной маской самого банального убийства, к которому кощунственно прикреплено знамя правосудия. Для ока совести на плахе и на эшафоте правосудие подвергается позору и бесславию»[81].
Какая глубокая ирония сокрыта в самом слове «правосудие», когда речь идет о смертной казни! Имеет ли вообще право человек отнимать от другого то, что не может быть даруемо человеческой властью? Но если лучшие умы времени не находят оправдания для применения смертной казни в делах уголовных, то, кажется, нет достаточно слов, чтобы выразить то глубокое возмущение и негодование, которое подымается в душе человека при одной мысли о том, что люди, облеченные властью, считают себя вправе уничтожать жизнь себе подобных только потому, что их чувства, взгляды, поступки и убеждения не отвечают желаниям первых.
Человеконенавистничество, достигающее столь крайних пределов, является для современного общества делом величайшего позора, от которого с негодованием отворачивается человек, не погрязший в тине юридической диалектики. Для нас, русских, тяжесть этого позора должна быть еще более ощутительна, так как благодаря смертной казни мы едва не лишились гениального Достоевского и известного писателя Мельшина.
Не будем следить далее за мрачной картиной нашей действительности. Последствия ее общеизвестны, и мы переживаем их ныне вместе с позором и горем всей России.
Для нас, психиатров, не лишено значения то обстоятельство, что если недоразвитие личности приводит к ее пассивности, дряблости, недеятельности и последовательно к отсталости всего общества, то подавление личности, в особенности при ее природной или приобретенной неустойчивости, если, конечно, это подавление не может быть отпарировано соответствующим противодействием, приводит нередко к развитию астенической реакции, заканчивающейся весьма нередко самоуничтожением в виде той или другой формы самоубийства или же болезненным состоянием в виде тяжелых форм неврастении и других общих неврозов и даже психических расстройств; в слабых же натурах приводит к развитию лести, приниженности и к более или менее полному обезличению.
Самоубийство у душевно здоровых лиц, как и все другие акты самообороны человеческой личности, имеет в различных случаях неодинаковые мотивы, но все же в общем за малыми исключениями оно является страшным укором обществу «в смысле протеста против того порядка вещей, который сделал это непреодолимое стремление к смерти, этот неестественный импульс к самоуничтожению фатальным»[82].
Полагаю, что нет надобности доказывать, сколько самоубийств, этой острой реакции в виде последнего акта безуспешной борьбы личности с неблагоприятными условиями, обязано именно резкому подавлению личности, где бы оно ни проявлялось – в школе, в семье или на поприще общественной деятельности.
Подробный анализ случаев самоубийств среди здорового населения не оставляет сомнения в том, что самоубийством кончают большей частью неустойчивые или так называемые психопатические личности. Но кто может отрицать, что эти, хотя бы и неустойчивые личности, при иных условиях не совершили бы на земле всего, чему обязывал их долг пред человечеством, если бы на своем пути они не встретились с теми подавляющими влияниями и условиями, при которых самоуничтожение является единственной формой реакции.
Ведь мы дошли уже до того, что самоубийство в нашей средней школе среди юных подростков становится делом почти обычным, мало кого поражающим. Да что говорить об отдельных самоубийствах, хотя бы и уносящих ежегодно множество жертв, когда под общим гнетом время от времени происходят у нас массовые самоистребления, приводящие в ужас цивилизованный мир. Достаточно указать здесь на столь еще недавно случавшиеся массовые самоистребления наших сектантов, например, в Архангельской губернии, где, как говорят, до сих пор можно видеть места самосожжения людей, предпочитавших лютую смерть отдаче себя в руки властей.
При чтении подробностей этих самоистреблений леденеет в жилах кровь, а между тем эти ужасы, являющиеся яркой реакцией на общий гнет, случаются у нас и поныне, как в более старые времена. Еще всем памятны недавние Терновские события в Бессарабской губернии, где люди закапывали себя живьем в могилы, чтобы отстоять права своей совести.
Более мягкую, но все же печальную форму реакции мы видим в массовых выселениях в другие страны наших сектантов, да и одних ли сектантов. Сюда относятся: выселение некрасовцев за Дунай, белокриницких переселенцев в Австрию, духоборов и менонитов в Северную Америку и т. п.
Эти формы реакции, конечно, не кровавые, так сказать, более разумные и более спокойные, но они в основе своей имеют те же самые мотивы, как и самоистребительные акты, а по своим последствиям для жизни государства они немногим менее тягостны, нежели предыдущие.
В других случаях при долговременном действии массы подавляющих условий как нравственных, так и физических реакция личности, как мы уже говорили ранее, выражается в форме ее болезни, т. е. неврастении и других общих неврозов и даже психических расстройств.
Попрание прав человеческой личности всегда отражается тягостным образом на нервно-психическом состоянии человека. Но когда это попрание достигает такой степени, что личность не гарантирована от внезапного обыска и ареста по одному лишь подозрению в политической неблагонадежности, когда человек из-за своих убеждений может быть направляем в ссылку или ввергаем в тюрьмы с одиночным заключением, в которых калечатся его духовные силы, когда возможны даже телесные наказания вопреки Высочайшему манифесту 1904 г. и когда происходят на глазах всех массовые убийства на улицах с ни в чем неповинными жертвами, то- нервно-психическое здоровье населения подвергается тяжкому испытанию, приводящему к увеличению числа нервных и душевных заболеваний в стране[83].
Нужно ли говорить, как много условий, подтачивающих душевное здоровье личности, могло бы быть устранено из нашего обихода при иных условиях общественной жизни, при иных условиях общегосударственного режима и при иных экономических условиях. Вопросу этому нельзя не придавать значения, так как правильное развитие и здоровье личности является основой государственного благосостояния страны.
Ввиду вышесказанного, естественно, возникает вопрос, какие же причины пагубно влияют на развитие личности, приводят к ее упадку и какие причины содействуют ее развитию?