– Посади дерево, повесь на нём человека и …– ухмыльнулся фонтанирующий остротами Аббадона, расположившись в так называемом секрете, в одном из неприметных мест среди чащи деревьев, из которого хорошо просматривалась единственная просёлочная дорога, ведущая в жилой сектор, 7-го удела душ.

–Тебе всё шуточки шутить. – Совсем не разделяет энтузиазма Аббадоны, не сводящий своего взгляда с дороги Астарота. На что получает не слишком довольный взгляд этого, в кои веки решившего пошутить Аббадоны.

–Ты, хоть знаешь, на какой почве и благодаря чему и кому, вырос этот лес? – удручающе смотрит Астарота на своего, не слишком понимающего, зачем все эти сложности, спутника. Но Астароте хочется высказаться и он, не смотря на преграду в виде тугодумия Аббадоны, всё-таки развивает свою мысль. – Идея любви, так сказать, своя собственная её трактовка, вот что послужило той основой, той питающей почвой, на которой и вырос весь этот лес. Как ни странно, хотя для меня это вполне должно звучит, именно идея любви, толкает всех на этот, переступи себя шаг. А как ты знаешь, для любви все возрасты подходящи и покорны, так что и в деле счётов с жизнью, полно разновозрастных кандидатов. Почему я говорю не любовь, а именно идея самой любви, то, наверное, потому, что любовь даётся как дар, которым надо воспользоваться, но когда её используют для оправдания своих действий, то она преобразуется в идею. А уж оправдываться то, все умеют.

– Это точно. – Ответил Аббадона, что, в общем-то, было пропущено мимо ушей задумавшимся над чем-то Астаротой.

– Вот Иуда, первое знаковое лицо, своего рода, осветившее своим ликом это дерево. А между тем, он не первый, кто решил собственноручно, на общих основаниях, подвести подобным образом, итог своей жизненной стези. А ведь он, можно сказать, заложил идеологические основы для будущих поколений, таким образом, решивших бросить вызов творцу. И имеет ли человек право на самостоятельность в подобном вопросе, до сих пор оспаривается живым сообществом. И все приводимые им различные аргументы «за», как материальные заявления, о невыносимости тяжести бренности бытия, так и идеологические представления о первичности воли, всё же под собой имеют одну общую человеческую основу.

Тогда как в случае с Иудой, задеваются божьи умыслы. Вот тут-то и возникает свой вопрос, какое наказание заслуживает тот, кто предал сына божьего, доказательством чему, предположим было только то, что он нёс в себе источник веры в это. Скажешь, что только смерти заслуживает Иуда, который, между прочим, не один отрёкся от сына человеческого. Ну, а что же насчёт божьего всепрощения, которое по его же заявлению, простирается на всех и вся в этом человеческом мире. И что поделать, когда человеческое в Иуде взыграло? Да и оно не могло не взыграть, раз он не сын божий. А то, что он, грехом самоубийства, который был признан за грех, в большей степени из-за знаковости имени Иуды, решил искупить свой грех предательства, разве не говорит о его раскаянии.

И вот тут-то и возникает ещё большее множество противоречивых вопросов, на которые, пойди найти ответ. Сам же акт самоубийства Иуды, между прочим, позволил расставить все точки на i в этих спорах о его роли во всей этой спасительной истории, где многих, очень уж сильно смущала ничтожность суммы за это предательство – по конспирологическим версиям значащее, либо имевшим место сговор Иуды со спасителем, либо же фанатичную, но определенно ложную веру Иуды в иное предназначение Иисуса.

Ну, а после того, что с собой сделал Иуда, многие заявительные версии само собой отпали, ведь не мог же сын божий, будучи в сговоре с Иудой, обречь того на вечное проклятие. А ведь именно акт самоубийства Иуды, послужил доказательством его раскаянья, и как гласит завет, только через раскаянье придёт прощение, которое в данном частном случае, не только не спешит прийти, а выдвигает обвинения в том, что самонадеянность в таких случаях, всегда есть вызов богу. И не для того собственно, человеков делали, чтобы они по своему волеизъявлению, решали определять свой жизненный срок. – Заметив что-то или кого-то, Астарота затих и, приставив палец ко рту, дал знак Аббадоне, что сейчас лучше будет, если тот притихнет, когда при этом, только сам и раскрывал рот.

Аббадона же, не стал вопрошать, что да как, а перенаправив свой взгляд в ту сторону, в которую смотрел его товарищ, заметил то, что так привлекло внимание Астароты. И хотя одинокая, движущая по дороге фигура, вышедшая из зарослей леса и делающая последний переход из ложбины, для того чтобы выйти уже на прямой путь, ведущий в жилой сектор, то ещё зрелище, но тем не менее, она живо заинтересовала этих скучающих наблюдателей, которые скорее всего, именно её и ожидали увидеть.

– Ну и торопыга же ты. – Прозвучавший из чащи голос, на время парализовав, заставил остановиться на месте Гериона, которому только и оставалось, как сделать последний рывок, чтобы преодолев этот узкий проход, наконец-то, выйти из этого леса, который не просто испытывает твою душу, но и душит тебя своею прожорливой насыщенностью.

– Кто, я? – только и ответил Герион, пытающийся сообразить, какому такому счастью или стечению обстоятельств, он обязан этой встречи с показавшимся из кустов Астароте.

– А за тобой и не угнаться. Такой уж ты, непоседливый. – Усмехнулся Астарота.

– Чему я обязан такой нежданной негаданности? – Обозрев вокруг себя и, не заметив больше никого кроме Астароты, уверенно заявил Герион.

– Знаешь, чего не любит этот лес, так сказать, место свободной воли. – Ухмыльнулся, спросив Астарота.

– И чего же? – Начав вникать, что суть вопроса не в ответе, начал волноваться Герион.

– А то, что он не любит, когда в него заходят не по своей воле. И тех, кто вознамерился это сделать, он редко выпускает из своих владений. – С тревогой в голосе проговорил Астарота.

– Ну, это мы ещё посмотрим. – Собравшись с силами, дерзко заявил Герион.

– Конечно-конечно. И я даже поспособствую этому, если ты пойдёшь мне навстречу. – Распростёр свои руки Астарота.

– Говори. – Следует резкий ответ Гериона.

– Дай мне то, что ты нашёл. А уж для Думы, мы подберём любой другой подарок. – Сухо ответил Астарота.