— Хорошо, поясницу почти не ломит. А уж мазь твоя пропекла…

— Это хорошо, но спину берегите, когда приходится поднимать тяжести, приседайте, чтобы работала не спина, а ноги. Так это, что у вас за книга, Евангелие?

— Нет, — сердито буркнула обычно вежливая Марфа Оковна, по возможности отстраняя от меня книгу, чем окончательно разбудила любопытство.

— Можно посмотреть?

— Нечего смотреть. Ты все одно не поймешь, поди и буков таких не знаешь.

— Она, что, не по-русски написана?

— Пошто не по-русски? По-русски.

— Глаголицей что ли? — наобум назвал я единственный известный мне кроме кириллицы русский алфавит.

— А ты никак ее знаешь?

— Не знаю, — признался я, — и никогда даже не видел. Ее в России почти не использовали.

— Так чего тебе смотреть, коли грамоты не знаешь.

— Я же не почитать прошу, а посмотреть. Никогда не видел пергаментных книг. И вообще непонятно, чего меня боитесь, съем я ее, что ли.

— Съешь, не съешь, а не положено. Правда, что ли, читать не знаешь?

— Ей-богу. Да я и кириллицу толком не понимаю, особенно допетровскую. Название букв слышал, юсы там всякие, большие и малые, а читать не приходилось.

— Ладно, — сжалилась хозяйка, — посмотри.

Тяжко вздохнув, она открыла первую страницу.

Я ее не обманул, глаголицы, второго славянского алфавита, придуманного тогда же когда и привычная нам кириллица, я вживую не видел.

На Руси ее применяли в самом начале распространения письменности, часто вперемешку с кириллицей. Теперь она используется только на Балканах в нескольких областях.

На первой, заглавной странице желтого пергамента, со сношенными от времени закругленными углами, я разобрал только две прописные рисованные буквы. Одна напоминала «Т», другая то ли «В», то ли восьмерку. Строчные буквы были похожи на армянские и грузинские, а не на наши, привычные.

— Вот видите, — упрекнул я хозяйку, — посмотрел: ничего не случилось, а вы боялись. Думаю, сейчас во всей нашей стране и ста человек не найдется, которые смогут прочитать такой шрифт.