Изолт молчала, только рыжие полукружья опущенных ресниц подрагивали на персиковых веснушчатых щеках.

— И, если меня не подводит память, твой отец впервые приехал в Башню Двух Лун, потому что узнал все, чему его могли научить мудрецы твоей страны. Он хотел постичь нашу мудрость и науки, и пока был с нами, упорно учился.

Подняв на нее глаза, Изолт сказала:

— Ты права. Быть Зажигающей Пламя — это гис Белым Богам. Выполнить его без усердия значит не воздать богам всех почестей. — Она запнулась, потом сдавленным голосом продолжила: — Позволь принести тебе мои извинения, старая матушка, и признаться в трусости и гордыне — худших из пороков. — Мегэн, казалось, очень удивилась и хотела что-то сказать, но Изолт хмуро продолжила: — Я боялась, что ты хочешь, чтобы я изучала твою мудрость для того, чтобы забрать меня из Прайдов и обратить меня на твою стезю; и я рассердилась на твоего племянника, когда он отверг мое предложение учить его, а я, возгордившись, думала, что ему следовало бы знать, что с моей стороны предложить ему это было огромной любезностью!

Мегэн удержала губы, готовые искривиться в усмешке, но ответила серьезно:

— Изолт, тебе не за что извиняться — все, что я хочу, это чтобы ты извлекла из своей силы все, что можно. Ты можешь вернуться на Хребет Мира, когда пожелаешь, хотя мне совсем не хотелось бы потерять тебя.

— Тогда я немного подожду и посмотрю, в какой узор ткачиха сплетет наши жизни, — точно так же серьезно ответила Изолт.

Мегэн была очень рада услышать ее слова, ибо они показывали, что девушка, по крайней мере время от времени, ее слушала, но решительно сказала:

— Не трогай парня, Изолт, это нехорошо. На него наложили действительно ужасное заклятие и он очень зол на колдунью. Ему и так сейчас нелегко.

Изолт открыла было рот, чтобы возразить, но вспыхнула и ничего не сказала, вспомнив ту хандру, которую у него вызвал ее вчерашний вопрос. Жизнь с этими южанами сделала меня грубой и высокомерной, подумала она. Задавать вопросы без позволения!

Когда Бачи, наконец, снова появился на поляне, его кудри слиплись от пота, на обнаженной груди и плечах живого места не было от царапин. Мегэн поманила его к себе, и ее морщинистое лицо было необычайно добрым.

— Послушай, Лахлан, мальчик мой, у меня тут для тебя килт и плед моего отца. И его сан-до и спорран. Я берегла их долгое время. Тебе нужна одежда, не можешь же ты идти по стране в старых штанах Изабо. Они тебе малы!

Бачи жадно схватил одежду, его топазовые глаза сверкали, хандру точно рукой сняло.

— Смотрите, на спорране герб Мак-Кьюиннов и на броши, которой закалывают плед, тоже. — Он повернул брошь, чтобы лучше ее разглядеть, и Изолт увидела эмблему — олень в прыжке с короной на ветвистых рогах. — Я не видел оленя, вставшего на дыбы, с тех пор, как был ребенком. — Его голос неожиданно сел. — А милый старый плед — мой отец никогда не носил ничего другого.

— Только не мой, — Мегэн погладила плед, свисавший с ее плеч. Глядя на его пышные складки, сколотые брошью с огромным изумрудом, нетрудно было поверить в то, что она происходила из рода Ри.

— Кто был твой отец, Мегэн? — спросил Бачи, поглаживая темно-зеленый бархат куртки. — Мне кажется, я никогда не знал точно степень нашего родства. Я просто помню, что ты всегда была рядом, когда я был ребенком.

— Да, я на самом деле всегда была рядом. Я была рядом, когда твой отец был младенцем, и твой дед, и прадед тоже. На самом деле, столько твоих предков играло у меня на коленях, что я почти всех их уже забыла. Ты мой правнучатый племянник — так будет наиболее правильно, если опустить примерно десять «пра».

В голосе Мегэн прозвучала такая ирония, что ни Бачи, ни Изолт так и не поняли, серьезно она говорит или шутит. Она улыбнулась и покрутила драгоценный камень у себя на груди.

— Моим отцом был сам Белочубый, — гордо сказал она. — Я его старшая дочь, а Мэйред Прекрасная, которая получила Лодестар после него, была моей младшей сестрой.

— Но Эйдан Белочубый умер четыреста лет назад!