— У вас, Михаил Дмитриевич, поразительная способность влезать в неприятности. Будьте любезны впредь остерегаться огласки… — металлическим тоном выговаривал мне полицейский.
— Непременно. В следующий раз я просто пришибу мерзавцев нахрен. — я тоже начал раздражаться. Кстати, а почему я не ношу с собой Смит-Вессон? Надо бы носить, попривыкнуть к нему, может, еще и кобуру подправить придется. Да и трость покрепче не помешает.
— Ну, знаете ли!
— Да, знаю! — резче, чем следовало ответил я. — Вот вы спрашивали меня, почему революция неизбежна — так вот почему. Потому что ежедневно, ежечасно этот ваш «общественный темперамент» измывается над униженными и оскорбленными, как их называл Достоевский.
— Так это по всему миру так!
— Вот именно поэтому в гимне Интернационала и поется «ВЕСЬ МИР насилья мы разрушим до основанья».
Зубатов задумался.
А я вдруг решил распропагандировать его. Нет, не перевербовать, это пока вряд ли, а вот кое-какие идеи подкинуть и пропихнуть это да. Поначалу, конечно, он будет отбрыкиваться, но как там — гнев, отрицание, торг, депрессия и принятие? И капля точит камень, а мужик он умный, ситуацию с рабочими видит своими глазами и подтверждения тем идеям будет получать ежедневно. Ну а дальше… из полиции его рано или поздно попрут, с такими-то амбициями, невзирая на мои пророчества, и вот тут уже можно будет задуматься о вербовке — движению такой консультант, знающий агентурную работу изнутри, ой как полезен будет. Вон, вроде бы Джунковский помогал Дзержинскому строить НКВД, но так это после революции было! Чем черт не шутит, а?
В тот день я давил именно на униженное положение трудящихся. Что эксплуатация есть во всем мире и даже похлеще, чем в России, но нигде нет такого хамского отношения «Тит Титычей» к работнику, к его жизни, семье, детям. Помянул про кошмарную смертность в младенческом и раннем возрасте, про адские условия для детей на фабриках, невзирая ни на какое законодательство. Добавил про то, что лет через двадцать эти дети войдут в силу — каково будет жить в стране, где каждый рабочий или крестьянин ненавидит власть?
Шеф охранки слушал не перебивая, только постукивая карандашом по столу, а когда я утомился и закончил свою филиппику, тихо спросил:
— Выговорились?
— Да, Сергей Васильевич, выговорился. Тяжело, знаете ли, наблюдать все эти «ужасы прежнего режима» вживую, после жизни в куда как более справедливом обществе.
— Ну и хорошо. Будем считать, что с этим мы покончили и вы успокоились.
Успокоился, ага. До следующего эксцесса. Но ничего-ничего, я тебе на мозг еще долго капать буду, есть у меня в запасе еще и неподсудные великие князья, и кухаркины дети, и выкупные платежи и дохренища других проблем. А то ишь, привыкли тут булкой хрустеть.
Глава 7
В марте барон Зальца, донимавший меня при встречах у Белевских, куда-то пропал. Формально он был сильно занят, но все присутствовавшие при нашем пари догадывались о причинах неформальных — в феврале в Гаване при крайне подозрительных обстоятельствах взорвался американский броненосец «Мэн», САСШ взвинтили градус обвинений Испании, так что события развивались по моему сценарию и где-то впереди забрезжила перспектива облажаться перед Наташей. Генерального штаба капитан из гордости, естественно, не мог позволить себе стать объектом косых взглядов, если не насмешек и потому от встреч уклонялся. Наташа же Белевская, наоборот, старалась как можно больше времени проводить со мной, уже не помню по какому разу расспрашивая меня о жизни в Америке. С одной стороны это было хорошо — я шлифовал свою легенду, а с другой приходилось все время держать в голове все, что я успел рассказать. И держать себя в руках, поскольку Наташа мне чем дальше, тем больше нравилась, да и она мной, как тут говорили, явно «увлеклась».
Прочие же буквально дергали меня за рукав при каждой встрече и требовали новых прогнозов. Даже Савинков не удержался и начал меня теребить, заходя исподволь — расспрашивал о военной службе и военном обучении в Америке, о возможностях достать там оружие…
— Боря, а зачем вам сейчас оружие? У вас же нет ни подготовленных боевиков, ни понимания тактики. Даже если представить, что все это в наличии — то нет ясного видения, как это использовать.
Мы шли от Белевских по Спиридоновке, загребая ногами мартовскую сухую серо-коричневую смесь снега, песка и глины, покрывающую все московские улицы. Проезжавшие сани на проплешинах скребли по брусчатке, перетирая «халву», отчего получался даже еще более неприятный звук, чем просто металл полозьев по камню. Но запах — запах был что надо, пахло неуловимым сочетанием холодной свежести, нашатырной резкости и дынного аромата, пахло весной.
— Мы должны быть готовы… — упрямо заявил Савинков.