Через минуту она вышла с фонарем и с медицинским ящиком, и мы направились в конюшню. Ей не хотелось будить кучера и терять время, — по моему описанию она поняла, что дело с ребенком плохо.
Оседлал я в мужское седло лошадь, вывел к подъезду и помог доктору сесть. Видно было, что привычности к верховой езде у моей спутницы не было: она по-детски храбрилась и трусила, но лошадь скоро привыкла к велосипеду.
— Вы кто же Забродиной?
— Никто, я проездом, приютился на ночь у нее в сенях.
— Далеко едете?
— Удираю из Москвы за границу.
— Политический? — встрепенулась девушка.
— Нет, просто авантюрист, снедаемый любопытством к жизни.
Наездница громко засмеялась, и я с ней.
— Не решили ли вы меня похитить под предлогом больного ребенка? — веселилась девушка.
— В такую ночь чего не сделаешь, — слышите? (В лесу чокали соловьи.) Да и вы такая милая…
— Милая — наша с вами молодость! — сказала девушка тоном приятно польщенной и знающей себе цену. — А соловьи сегодня, действительно, раскудахтались… — Помолчала, вздохнула и снова с милым задором: — С ребенком это у вас проездная филантропия?
— Как сказать…
Она меня перебила и уже всерьез:
— Я в шутку сказала — филантропия, это объедки бросать ближнему. Жалость вообще не активна. Есть что-то другое, что движет в таких случаях, — может быть, это умиление…
Я обрадовался слову, — умиление на человеческий аппарат — это было мое, знакомое…
Пока я привязывал в сарае лошадь, доктор уже ушла в избу. В окно я рассмотрел ее лицо, склонившееся над ребенком: может быть, капризные локоны волос еще оставались шаловливыми, но само лицо было строгим, в нем была напряженная пытливость и внимание к детскому аппарату, дававшему перебои, грозившие непоправимой поломкой.
Пушистые веки ребенка были закрыты. После укола, после каких-то капель, влитых сквозь сжатые губы больного, я помогал доктору в наложении спиртового компресса и оказался уклюжее растерявшейся от надежды матери.
Лицо ребенка зарумянилось, он разметнул ручонки.
— Теперь идите спать, — сказала мне девушка, — запаситесь силами для других ребят по дороге. — И шепнула: — Надежды мало, но всякое бывает… — потом обратилась к матери: — Я прилягу здесь. Ложитесь и вы. Через два часа будет кризис… — И она запомнила стрелку часов на своем браслете.