Глава 4

Просыпаюсь по сигналу будильника в телефоне, хотя не помню, чтобы ставила его. Сегодня воскресенье, так что я имею полное право отсыпаться. Однако слева от меня раздается резкая мелодия, словно шипящая в воздухе, и мне приходится подавить желание швырнуть телефон в стену, чтобы заткнуть его. Вот что значит отсутствие нормального будильника. Нельзя нажать на кнопку сброса, потому что есть только дисплей с подсветкой. Только воображаемая кнопка. Этого недостаточно, чтобы я могла излить гнев по поводу того, что меня разбудили в восемь утра в воскресенье, хотя легла я после трех. После того, как сказала Аве, что не собираюсь рисковать собой ради мужчины, обвиненного в убийстве женщины. После того как она ушла, а я провела остаток ночи, смешивая напитки и попутно разыскивая в Интернете подробности дела. После того, как сама закрыла бар, на что ушло вдвое больше времени, чем если бы Марко мне помог. Но сейчас я вспоминаю, что меня ждут в Сатклифф-Хайтс на ежеквартальном обеде Фонда имени Маргарет Риз — благотворительной организации, ставшей единственным смыслом жизни моей матери после исчезновения Мэгги.

Я стараюсь не думать о том, каким человеком была мать до исчезновения Мэгги. Какой элегантной и доброй она когда-то была. И как неподготовлена она оказалась к тому, что в мире есть не только то, что она в нем видела. Не только порядок и благопристойность. Вернее, порядок есть, но это порядок мясорубки, пожирающей все, что в нее попадает, и извергающей из себя кровавое, перемолотое месиво. Мне повезло — я рано усвоила этот урок. Матери падать было больнее, и нанесенный ей ущерб, возможно, оказался сильнее.

Она выросла в Лейк-Форест, штат Иллинойс, где живут самые родовитые из чикагских богачей. Когда она вышла замуж, они с моим отцом — профессором физики в Северо-западном университете — получили деньги с ее трастового фонда и приобрели наш семейный дом в Сатклифф-Хайтс. По меркам этого района наш дом считался скромным — всего четыре спальни за три с половиной миллиона долларов. На северном берегу озера Мичиган соседи могли похвастаться домами, которые стоили вдвое или даже втрое дороже. Мы с Мэгги в детстве причисляли себя к среднему классу, особенно по сравнению с бабушкой и дедушкой. Как будто кто-то, кроме избранных богатеев Иллинойса, может жить в шаге от пляжа. Третий пляж принадлежал нам, только нам, потому что он был очень маленький, и мы жили как в сказке.

Однако близость Сатклифф-Хайтс к Чикаго имела огромное значение, когда дело дошло до расследования исчезновения Мэгги. Каждому было ясно, что Мэгги могла бы доехать до города всего за пятнадцать минут по линии метро Юнион-Пасифик. За полчаса она могла бы добраться до станции «Огилви» в самом сердце города, а там уж похожие на артерии линии Амтрак доставили бы ее куда угодно. Если она сбежала. Если она сама решила исчезнуть.

Такого мнения придерживались следователи из полиции Сатклифф-Хайтс, опрашивавшие нас в гостиной в ночь исчезновения Мэгги. С самого начала их больше заинтересовало поведение Мэгги — вероятность того, что она просто сбежала из дома, — чем мужчина, которого я видела. Возможно, это вовсе не похищение; возможно, им здесь нечего делать.

По крайней мере в этом средства массовой информации были нашими союзниками. Нет ничего более ужасающего и вместе с тем волнующего, чем богатая белая девушка, похищенная в лесу недалеко от собственного дома, поэтому именно эту историю репортеры и представили. Той ночью, когда полиция опрашивала нас, наш дом уже окружили новостные фургоны, светившие фарами в окна. Оглядываясь назад, я понимаю, что удача тут ни при чем. Знаю, полиция и журналисты отнеслись к пропаже Мэгги серьезно из-за того, кем мы были, откуда мы родом и как она выглядела. И все же трудно не чувствовать, что нам повезло, хоть полицейские и предпочли бы признать ее побег добровольным и забыть об этом. За двадцать лет я видела немало пропавших женщин, чье исчезновение не вызвало никакой реакции в городе.

— У нее есть какие-нибудь друзья в городе? — спросил один из следователей, что-то записывая в тонком блокноте. Мама покачала головой. — Может, кто-то, о ком вы не знаете? Она когда-нибудь ездила в город на поезде одна?

— Ей шестнадцать. Ей запрещено ездить на поезде без нас, — сказала мать, указывая на отца зажатой между двумя пальцами сигаретой.

Никогда не видела, чтобы мама курила в доме. Небывалое поведение — оно напугало меня до такой степени, что я подумала, не настучать ли на сестру. Она не раз красилась достаточно ярко, чтобы выглядеть старше, лет на восемнадцать, натягивала толстовку с эмблемой Северо-западного университета поверх платья для вечеринки, а потом стайка девчонок с блеском на губах — и Мэгги в их числе — ехала на метро в город. Признать, что она нарушила основное правило нашего детства — никогда не покидать Сатклифф-Хайтс, — это казалось мне самым низким предательством. Но перед глазами у меня стоял мужчина в машине. Сестра, которая отпустила мою руку… Велела мне бежать…

— Есть друзья, — сказала я, перебив взрослых. — Она все время ездит в город.

Даже спустя много лет я все еще помню чувство, возникшее у меня, когда эти слова сорвались с губ. Чувство, что я каким-то образом разрушаю образ Мэгги в глазах родителей. А они так злились на нее, и еще сильнее на меня, потому что ее не было, а я осталась, и меня можно было наказать за ее безрассудство. Когда мама кричала на меня в присутствии тех следователей, а пепел падал с сигареты на белый ковер, я впервые ощутила, какой на самом деле будет жизнь без Мэгги. Впервые увидела человека, которым стала впоследствии моя мать.

Теперь, спустя полгода после нашей последней громкой ссоры, необходимость посещать мероприятия фонда кажется глупостью. Особенно притом что причины ссоры — популярность подкаста, наш с Эриком развод — за прошедшие месяцы лишь обострились. А еще потому, что в ответ на все это мама заблокировала мне доступ к семейному трастовому фонду, поскольку на двадцатидевятилетнюю женщину уже не действовали угрозы домашнего ареста и военной школы или приказ идти в свою комнату.

Но все равно, хотя я уже не могу лишиться семейных денег, хотя мне не нужно больше осторожничать в отношениях с матерью, я не имею права пропустить семейное фото. Это было бы действительно непростительным преступлением, а я пока не готова сжечь последние мосты, связывающие меня с оставшейся маленькой семьей, какими бы соблазнительными ни представлялись мне еще несколько часов сна.

Бросив взгляд на экран телефона, замечаю голосовое сообщение с заблокированного номера. Сообщение, оставленное ровно в три тридцать утра. В то же время, что и остальные.