Оставшись наедине с Бертеги, Мадлен Рабатэ снова с тревогой на него взглянула.

— Вы знаете кого-нибудь, кого нужно уведомить о ее смерти? — спросил он. — Кого-нибудь из родственников?.. Мужа? — добавил он, кивнув на фотографии.

Тон комиссара, казалось, слегка ее ободрил.

— Она вдова. (Горничная нахмурилась.) То есть была вдовой…

— Может быть, ее сын?..

Горничная отвела глаза.

— Сын… он ее никогда не навещал. Хотя живет в Париже, оттуда ехать меньше двух часов на экспрессе, но… Я даже не знаю, перезванивались ли они. Она никогда о нем не говорила.

Немного помедлив, Мадлен Рабатэ добавила:

— Он — знаменитость.

Словно эхо этих слов, сверху донеслись звуки шагов Клемана и судмедэксперта, вошедших в спальню.

— Знаменитость? — удивленно повторил Бертеги, вспоминая мужчину с темно-серыми глазами, чье лицо увидел на фотографии.

— Да, он писатель, — ответила горничная. — Его книги здесь есть, — добавила она. — Если хотите, я вам их покажу, они стоят в гостиной.

— Следую за вами.

Горничная поднялась и, неловко ступая семенящей и одновременно тяжелой походкой в своем бесформенном платье, провела Бертеги в комнату, похожую на все остальные комнаты этого дома, с такой же, как и везде, обстановкой, состоящей из разнородных предметов мебели, безделушек и диванных подушечек, видимо, собиравшихся от случая к случаю в течение всей жизни.

Мадлен Рабатэ пересекла комнату и подошла к небольшому шкафчику, заставленному дешевыми безделушками, дыша так тяжело, словно прошла минимум полкилометра.

— Вот…

Бертеги приблизился. Между двумя фарфоровыми ангелочками стояли в ряд несколько книг, обложки которых напоминали об оформлении детективных романов. Одна из книг была развернута так, что обложка была видна полностью. Бертеги тут же узнал ее: на голубом фоне — цветок лилии с капелькой крови на лепестке… Точно такую же книгу он видел на ночном столике жены этой весной (Мэрил была аспиранткой на кафедре английской литературы, и в течение тех девяти лет, что они были женаты, Бертеги всегда засыпал под шорох переворачиваемых ею книжных страниц). «Голубая лилия». Фотографию автора он тоже узнал — она была точной копией того снимка, что стоял на комоде, только поменьше. Понятно, почему он не узнал этого человека с первого взгляда: как-то не ожидаешь увидеть фотографию писателя, которого читает твоя жена, на комоде возле трупа, распростертого у твоих ног.

Итак, это была фотография Николя Ле Гаррека.

Бертеги вынул из кармана носовой платок и осторожно взял книгу в руки.

— Значит, покойная — мать Николя Ле Гаррека, — проговорил он, рассматривая книгу.