– Зачем ты мне все это рассказываешь? – спросил Грогар. – Замолчи…

Монотонный, лишенный эмоций голос раздражал, давил всей громадой воображаемого купола; ярл чувствовал себя червем, ничтожеством.

Не берусь судить о себе – со стороны виднее, – но мне кажется, что я противоречив, двойственен. Я уже упоминал об этом, не так ли? Впервые мне сказал о моей противоречивости один из приятелей – эстетствующий мизантроп с душой поэта. Думаю, путешествие на юг помогло мне несколько иначе взглянуть на мир и привила моей пропитанной ядом натуре страсть к развлечениям и эротике.

Пришло время вернуться в родные края. И там меня ждало потрясение. Братья оказались по разные стороны баррикад: старший, Бартоломе, сохранил верность королю, средний, Горацио, примкнул к геньерам, сторонникам брата Кнуда Смутьяна Луи Великолепного. Как известно, геньеры проиграли, и Горацио был обезглавлен вместе с принцем и сорока другими бунтовщиками.

Бартоломе присутствовал на казни и делал вид, что радуется. Я застал его поздним вечером в его вилле на Набережной Дианы – он пребывал в глубокой тоске. Он оправдывался передо мной, говорил, что пытался образумить Горацио, но Горацио его не послушал. Меня он попросил уехать как можно дальше от столицы, что я вскорости и сделал.

Спустя полчаса после моего ухода Бартоломе повесился.

Сделавшись таким печальным образом единственным наследником огромного состояния (бедные братья мои, увлекшись политикой, дворцовыми интригами, распространенными во времена Кнуда Смутьяна, не торопились обзаводиться семьями), я уехал из столицы и обосновался здесь, в Цурке. Так возник этот замок и лабиринт – идея виконта Иара Кольгердбургского, великого выдумщика, – и все, что здесь есть.

Но самое главное – по пути сюда я встретил… ее. Прошу меня извинить, но ее красоту лучше всего выразить строками из той же поэмы:

…на звук он обернулся