— И не говори, — ответил Ожогин, не понимая, о чем речь.
Бросив на поэта последний жалостливый взгляд, Ожогин похлопал его по плечу, вышел из столовой и направился в кабинет.
Одну стену кабинета занимал огромный письменный стол, другую — гигантский аквариум с экзотическими рыбами, лесом из водорослей, замками и пещерами из речных камней и специально сконструированным по заказу Ожогина устройством, по которому в аквариум подавался воздух. В проеме окна висела клетка с кенаром. Кенар давно не пел и много лет морочил всем голову покашливанием и покряхтыванием, намекая, что вот-вот начнет распеваться.
Ожогин уселся за стол и придвинул бювар с фирменным оттиском «Поставщик двора Его Императорского Величества». Поставщиком двора Ожогин стал по прихоти судьбы, когда несколько лет назад буквально «глаза в глаза» сфотографировал царя на параде. Как ему удалось так близко подойти к царствующей особе, осталось загадкой. Но то, что Ожогин пронырлив и авантюрен, было известно всей Москве. Говорили, что ни одно столичное действо не проходит без него и его фотоаппарата. Ожогин везде — на берегу во время показательной ловли рыбы в водах Москва-реки, в камере во время посещения тюрьмы Великой княгиней, в Елисеевском во время прибытия новой партии белужьей икры, в карете во время встречи австрийского посланника, во дворце во время бала по случаю тезоименитства цесаревича. Снимки парада неожиданно понравились Его Величеству, и Ожогин получил звание Поставщика.
Следующий подвиг он совершил, еще находясь в эйфории от успеха при дворе. Запечатлел на кинопленку Великого Драматурга. Великий Драматург запечатлеваться не хотел и даже его жена, знаменитая актриса Малого театра Нина Зарецкая, стервозная, несдержанная на язык 40-летняя дамочка, не смогла уговорить упрямого старца. Тогда Ожогин спрятался с киноаппаратом в дачном деревянном сортире и сквозь отверстие в двери, вырезанное в форме сердечка, заснял Драматурга, который, ни о чем не подозревая, неторопливо прогуливался по дорожке. Вскоре мэтр умер. Видовая фильма Ожогина осталась единственным его движущимся изображением.
Со своим фотоаппаратом Ожогин давно распрощался. За киноаппарат тоже сам не вставал. Теперь у него была сеть фотоателье, где пленки проявляли с помощью электричества, небольшая типография, в которой печатались открытки с изображением звезд синема и брошюрки в дешевых бумажных обложках с их биографиями. Теперь он жил в огромной квартире в Кривоколенном, держал двух пуделей, безголосого кенара, игуану, помещенную в отдельную комнату, чертову прорву рыбок, трех горничных, посыльного, повара, преподавателя китайского языка, у которого по причине сугубой занятости не взял ни одного урока, и жену — волоокую кинодиву Лару Рай, в миру Раису Ларину. И главное — к 35 годам он воплотил в жизнь свою мечту: построил огромную кинофабрику, поражающую воображение москвичей, которые по воскресеньям ездили за Калужскую заставу полюбоваться этим чудом из стекла и металла.
Он сидел за столом и думал о предстоящем разговоре с Зарецкой. Чертова баба ломалась, не желала продавать ему наследие Драматурга, набивала цену. После смерти Драматурга осталось пять пьес. Каждая — шедевр, однако совершенно непригодный для кино. В них абсолютно ничего не происходило. Герои выясняли отношения, томились от смутных желаний, жаловались на жизнь. Однако Великий старец недаром в молодости писал юмористические рассказы. Под конец жизни он решил посмеяться над собой и написал пять блистательных пародий на собственные пьесы. Ожогин подозревал, что сделал он это, будучи в сильном подпитии. Пародии — каждая всего несколько страничек текста — просилась на экран. Кто бы мог подумать, что старик сможет так упруго развернуть действие, так уморительно прописать диалоги, так безжалостно вывести характеры.
Ожогин знал, что Студёнкин тоже точит на пьески зубы. Следовало опередить нахала, испортить ему праздник. Он взял пять листков с подслеповатыми прыгающими машинописными буквами и принялся за чтение. Пять сценариусов, написанных по пяти пародиям.
«ТЕТЯ МАНЯ. Сцены помещичьей жизни. Тетя Маня, сестра богатого московского профессора Золотухина, ведет хозяйство в его имении. Тетя Маня влюблена в старого холостяка доктора Копытова, который, в свою очередь, влюблен в свою работу. Поэтому тете Мане приходится скрывать свои чувства. Как-то в предрассветный час она, заламывая руки…»
Ожогин не стал дочитывать, взял красный карандаш, начертал сверху название: «Горечь слез». Приступил к следующему сценариусу.
«ТРИ КУЗЕНА. Сцены провинциальной жизни. Три кузена — Олег, Миша и Игорь — невыносимо страдают от бессмысленности своего существования в маленьком захолустном городке и мечтают уехать в Москву, чтобы предаться упорному труду, так как по месту жительства они не могут этого сделать. Олег руководит местной гимназией и уже отчаялся найти любовь. Игорь собирается жениться на дочери баронессы фон Валетт, некрасивой девушке в очках. Миша просто прожигает жизнь. В порыве отчаянной тоски…»
Красный росчерк Ожогина: «Отрава поцелуя». Следующий опус.
«ГАДКИЙ УТЕНОК. Сцены дачной жизни. Знаменитая актриса Арнольдова смотрит дачную постановку, на открытом воздухе по пьесе своего сына, нервного юноши Пригожина. Арнольдова влюблена в своего сожителя Болтунова, который влюблен в юную Лину Запрудную. В нее же влюблен и Пригожин. Творческая несостоятельность толкает его на непоправимое…»
В течение секунды Ожогин колеблется, потом пишет: «Месть врагов». Два последних сценариуса — «Аптекарский огород» и «Сидоров» — он вообще не читает, просто ставит сверху: «Клевета друзей», «За что тебя благодарить?». Отодвинув листы в сторону, он замечает на столе еще одну страничку с бледным текстом. «Александр Федорович! А не угодно ли вариант сценариуса „Тетя Маня“ под названием „ДЯДЯ СТЕПА“?» Это его ребята с кинофабрики хохмят.
— Вот черти, что хотят, то и строчат, — бормочет Ожогин, рвет листок, бросает в изящную серебряную корзину для ненужных бумаг и, тяжело вздохнув в предвкушении разговора с Зарецкой, снимает трубку телефонного аппарата.
— Барышня? Центр два-двадцать пять, пожалуйста.
Зарецкая отвечает сразу, будто сидит у телефона и ждет звонка.
— Желаю здравствовать, любезнейшая Нина Петровна, — елейным голосом начинает Ожогин.
— И вам не хворать, — отвечает любезнейшая.
— Видел, видел вас вчера в «Последней жертве». Нет слов описать то сильнейшее впечатление, которое вы производите своей незабываемой игрой на нас, простых людей. Ваше влияние на современный театр, на души соотечественников..