— Я помню, братик, — развернувшись, улыбается Адари на прощание.

Прихожу в себя. В воздухе витает аромат каких-то пахучих трав посреди запаха дерева, смолы и чего-то ещё. Чувствую, что лежу на чём-то мягком. Я укрыт и мне тепло. Меня не сожрало зверьё — уже хорошо.

Медленно открываю глаза. Так, меня унесли из леса, принесли в какой-то дом или хижину. Надо мной обшарпанный, закопчённый потолок, меж брёвен которых торчат вперемешку ветки, хвоя и сено.

— А… ты очнулся уже, — слышу мальчишечий голос, а затем надо мной нависает вихрастая голова. И первое, что бросается в глаза — это взгляд пацана. Алые, с бордовыми прожилками роговицы и щёлочки кошачьих зрачков.

— Ты действительно странный, — продолжает говорить пацан, с интересом разглядывая меня, а до меня только сейчас доходит, что я прекрасно понимаю его речь. — Ты ведь младенец ещё, а совсем не плачешь.

Умный какой!

— Ты, наверное, голоден.

Конечно, голоден! Мой живот тоненько, но требовательно урчит.

— Но… — он улыбается, — если б ты хотел есть, ты бы плакал, как все обычные младенцы.

Ещё и издевается!

— Ладно, — он встаёт и уходит, я слышу его голос справа, — сейчас принесу тебе поесть. Заодно, проверим кое-что.

Что он собрался проверять, экспериментатор хренов? Где-то в глубине дома что-то гремит — пацан роется среди посуды. Наверняка глиняной. Вряд ли у них есть стеклянная. Про фарфор и хрусталь так вообще говорить не стоит.

Мальчишка возвращается минут через три с продолговатым кувшинчиком, закупоренным пробкой. Эт что он мне принёс? Алкоголь? Да ну нахрен. Я и в прежней жизни был трезвенником, а сейчас — в теле младенца — тем более… Стоп! В прежней жизни? Какой? Силюсь что-то вспомнить, но в голове пусто… Проклятье!

Пацан садится рядом со мной, откупоривает серый глиняный кувшин, и воздух тут же наполняется каким-то странным, тягучим, завораживающим ароматом. Он щекочет мне ноздри, желудок ещё больше возмущается, отзываясь голодным урчанием.

— Вот, попробуй, — мальчик подносит кувшин к моим губам, осторожно поддерживает меня за голову. — Только много не пей.

Не знаю, зачем он меня предупреждает. Этот запах уже совсем будоражит, почти вскружил мне голову. Я хватаюсь ручонками за кувшин, тяну к себе, и в рот стекает вязкая, пахучая солоновато-сладкая жидкость. Ничего вкуснее я никогда не ел и не пил! Три долгих глотка, и у меня отбирают такую притягательную еду.

— Много нельзя, — вредный пацан закупоривает кувшин. — Пристрастишься ещё, а потом обычную человеческую еду кушать не сможешь.

Да зачем мне теперь человеческая еда?! Хотя… что этот мальчик мне дал? Неужели наркотики?!

— Ну, теперь я хотя бы точно знаю, что ты один из наших, — он удовлетворительно кивает, по-доброму улыбается мне, — пусть и твои глаза не совсем похожи на мои. Точнее, правый — совсем не похож, а вот левый глаз у тебя красный по краям. И зрачок обычный, круглый, как у людей. Но то, что ты смог выпить гриум… Люди не могут его пить. Если выпьют, их потом блевать тянет. И они блюют. Долго блюют, пока ими целитель не займётся.

Пацан усмехается. Засранец! Нашёл, сучонок, подопытного кролика!