Эван не вернулся ни тем вечером, ни следующим, и в итоге я спросила Отиса, куда он отправился.

– В Лос-Анджелес, – отозвался тот. – Поймал на крючок крупную рыбку, очень богатый инвестор. Вкладывается в рискованные предприятия, Диллон Сароян.

– И когда вернется? – непринужденным тоном спросила я.

– Этого он мне не докладывает. Может, сам не знает.

Отлично, решила я. В его присутствии в голове полная каша.

Я тщательно просмотрела книги Беатрис, каждую страничку, ища пометки, которые она могла сделать, но больше ничего не было. В библиотеке особняка хранилась богатая коллекция книг по искусству, и я отправилась искать там уже знакомые названия про эпоху Ренессанса и любые другие книги, принадлежавшие Беатрис. Но там были в основном книги об искусстве и архитектуре середины прошлого века, с парочкой изданий про азиатское и африканское искусство.

Но ни на одном титульном листе подписи Беатрис не стояло.

И ни одна работа не была посвящена Модильяни, хотя в паре книг упоминалось, что он имел большое влияние на художников того времени.

Искушение вернуться в башню росло; мне хотелось получше рассмотреть тот абсурдно изрезанный портрет. Но в темноте идти по той дороге я бы не решилась, слишком близко к краю утесов она проходила. А днем один из Сандовалов всегда, казалось, был рядом, наблюдал, следил, точно у них была колдовская способность находиться в нескольких местах одновременно.

Четыре дня спустя я перестала прислушиваться в надежде различить шум возвращающегося вертолета. В тот день я отправилась в Кармел, наконец-то посетить галерею Эллы, как давно обещала, и приехала почти к двум часам дня. Это оказалось одноэтажное розовое, точно фламинго, здание на Оушен-авеню, где размещались несколько небольших галерей.

«„МистикКлэй“. Только по записи», – значилось на двери у Эллы.

Но она распахнула дверь даже до того, как я успела позвонить:

– Увидела тебя с камеры. Дверь запираю не из-за грабителей, а чтобы всякие праздношатающиеся не забредали. – Рассмеявшись звонким, точно колокольчик, смехом, Элла провела меня внутрь.

Совершенно белый зал освещали развешанные в ряд ослепительные лампочки. Керамика – вазы, чаши, блюда, несколько причудливых чашечек и сахарниц – была расставлена на светлых деревянных полках в застекленных витринах.

– У меня тут все современное, – сообщила Элла. – Никаких ваз династии Мин или веджвудских чайников. На самом деле тут все скорее декоративное – никакого практического применения, пища не для тела, а для души.

– Мне бы как раз не помешало, – вздохнула я. – Хочу все рассмотреть.

– Так и нужно. – Элла начала водить меня от витрины к витрине, рассказывая по чуть-чуть о каждом предмете, о пепельной и свинцовой глазури, красителях из кобальта и меди, а также о разных видах обжига.

Какие-то образцы были с толстыми стенками и будто чем-то заляпанные, другие изящными, точно сплетенными из паутинки.

Но одна ваза была не похожа ни на что из того, что я когда-либо видела: покрытая желтой глазурью, в форме греческой погребальной урны, с множеством слоев зловещих элементов. Тут были выцветшие коричневые фотографии викторианских леди, мультяшное женское лицо с огромными посиневшими губами, зловеще ухмыляющийся старик на унитазе. Между картинками плелись лианы с необычными цветами вместе с обрывками странных высказываний.

– Расскажи про эту, – попросила я.