— Агуций! А сколько твоей матушке лет-то?

— Ой, да она старая уже. Я сколько мне-то точно не знаю, а уж ей… В общем — старушка. И замуж ей никак не выйти, она худая. Третий год уже, как не может родить. Кому такая нужна-то?

Следом за Агуцием Александр вышел на улицу и, с наслаждением глотнув свежего воздуха, изумленно замер. Во дворе, возле брошенной наземь вязанки, стояла молодая и весьма привлекательная девчонка на вид лет двадцати, вряд ли больше. Длинные, чуть вьющиеся золотистые волосы, ярко-синие, как море, глаза, а фигуру не могла испортить даже убогая одежда — серая, подпоясанная чуть ли не простой веревкой хламида, стелющаяся растрепанным подолом по земле.

— Салве… — опомнившись, любезно поздоровался Саша.

— А! — Девушка улыбнулась. — Так ты и есть Александр-бритт? Ну, про тебя Герневий говорил, чтоб ему пусто было.

— Не любишь ты, я смотрю, старосту, — улыбнулся гость.

— А его у нас никто не любит, больно скуп. Эй, Агуций, что встал? Давай неси хворост в дом да разожги очаг. Будет у нас сегодня похлебка и еще кое что!

— Ой, матушка! Неужто куропатку поймала?

— А что ж так? Зря я на господском поле силки ставила?

Матушка… Ну надо же! Оф-фигеть!

— Да, и принеси-ка чего-нибудь попить — употела вся, покуда шлялась.

Агуций не заставил себя долго ждать, вмиг появился с кувшином в руке:

— Пей, матушка.

Напившись, хозяйка громко рыгнула и с наслаждением вытерла губы, красивые, чуть припухлые, розовые. Протянула кувшин Саше:

— Испей, гостюшка…

Молодой человек, поблагодарив, сделал долгий глоток. А ничего! Очень даже ничего! Холодная ягодная бражка, похоже, что из крыжовника и малины. Уф-ф! Сразу и жить стало веселей!

— Ну как? Вкусно?

— Вкусно… Тебя ведь Августиной зовут, верно?

— Верно. — Красавица рассмеялась и вдруг смущенно опустила глаза. — Вдовица я. Давно уже, три года. Колоны мы у господина… правда, он в Августодуруме живет, наезжает нечасто. Тут Герневий, староста, за него всем управляет да священник, отец Бенедикт.

— Очень приятный человек, — не преминул заметить Саша.