Он был в спальне, где Катя так и не прибралась. Простыня, сорванная с постели, валялась на полу, со светильника был снят абажур, и резкий свет электрической лампочки заливал комнату. Игорь стоял на коленях возле распахнутого шкафа и прижимал к лицу какую-то розовую тряпку. Потом он скомкал ее и отбросил прочь. Тряпка полетела в угол, развернулась и оказалась ночной рубашкой Кати.
— Зачем, зачем… — твердил он, глядя на нее безумными глазами. — Боже мой, зачем, зачем, зачем…
…За истекший день следствию удалось установить некоторые факты. Ирина Ардашева с десяти утра пятого мая до часу дня работала в своей парикмахерской на Баррикадной улице. С часу до двух, во время перерыва, обедала с маникюршей из этого же салона в соседнем, довольно дорогом кафе. Ела люля-кебаб и пила боржоми. С двух до шести вечера не отлучалась с рабочего места, разве что на две-три минуты. Встречалась только со своими клиентами, многие — постоянные. Велась работа по установлению личностей этих клиентов. Дело облегчало то, что многие были записаны к ней на определенное время. Список нашли у нее в квартире. Там же были списки на другие дни. Они тоже были приобщены к делу. Ардашева стригла как женщин, так и мужчин, но в день своей гибели ни одного мужчину не обслуживала, как показали другие женщины, работавшие вместе с ней. В шесть часов сорок минут она забрала из детского сада своего сына и отправилась с ним домой. В семь тридцать или в семь тридцать пять она позвонила своей матери, чтобы узнать, как себя чувствует отец, лежащий в больнице. Чем она занималась далее, неизвестно, но в девять часов двадцать минут вечера ее видели у киосков возле станции метро «Улица 1905 года». Ее запомнил патрульный милиционер, который в это время стоял рядом с машиной, и знакомый киоскер (она всегда покупала сигареты в одном и том же киоске, где они были на сто рублей дешевле, чем в остальных). С киоскером она не говорила, расстроенной ему не показалась. Милиционер заметил, что к ней пытался обратиться какой-то кавказец, но она ему не ответила. Кавказец за ней не пошел. Его личность устанавливается. Когда Ардашева уходила от киосков, она курила сигарету, которую достала из купленной пачки. В пачке, найденной в ее кармане, недоставало именно одной сигареты. Окурок ее со следами помады того же цвета, что была на губах Ардашевой в момент гибели, был найден в луже во дворе ее дома. Она курила «Лаки страйк», а помада была кораллово-красной. К подъезду она шла по асфальту, так что не оставила никаких следов, впрочем, как и убийца. Лампочки в подъезде были вывернуты на площадках первого и второго этажей, отпечатков на пустых патронах много, проводится идентификация с отпечатками жителей этого подъезда. Тот факт, что в начале вечера обе лампочки были на месте и горели исправно, как утверждают многие жильцы, указывает на то, что убийство было спланировано заранее, преступник успел подготовить территорию. Судя по состоянию одежды и ногтей жертвы, сопротивление она оказала минимальное, — видимо, была взята врасплох, в темноте. Задушена петлей мягкого типа, предположительно — шелковым платком или шарфом. На шее у Ардашевой была золотая цепочка, которая в момент удушения порвалась. Цепочка была найдена в складках одежды. Убийца ее или не заметил в темноте, или просто не снял. Денег при Ардашевой не было, но были ключи от квартиры, которыми убийца не воспользовался. Светлые колготки жертвы были спущены им до колен, — видимо, сперва он хотел их снять, потом от этой попытки отказался. Трусики исчезли — судя по общему состоянию одежды и нескольким царапинам на левом бедре женщины, были срезаны тупыми ножницами по боковым швам. Ардашеву нашли соседи, которые вошли в подъезд в десять часов пятнадцать минут того же вечера. Они просто споткнулись о ее труп, не заметив его в темноте. Позвонили в милицию, позвонили матери убитой. Наверх, в квартиру Ардашевой, поднялись в десять часов тридцать пять минут. Ребенок все еще спал.
Глава 4
Наутро Катя проснулась рано — как никогда не просыпалась, если спала дома. Но зато в гостиницах, в поездах или в гостях, где приходилось ночевать, она всегда вставала ни свет ни заря — часов в шесть, а то и раньше. Новая обстановка часто тревожила ее, не давая безмятежно досматривать утренние сны, и в то же время она любила эти пробуждения на новом месте. Тогда она чувствовала себя моложе, свежее, лучше. Так было и теперь.
Дима сладко сопел рядом, уткнув взлохмаченную голову в подушку. Она осторожно, чтобы не разбудить его, отодвинулась к краю постели и встала, коснувшись босыми ногами пушистого ковра. Накинула его халат, сходила в ванную, привела себя в порядок. Снова заглянула к Диме. Он не просыпался, и она подумала, сможет ли он сегодня встать на работу. «Чувствовал себя плохо, да еще такой выпад с моей стороны, — подумала она, отступая на кухню. — Теперь это меня ко многому обязывает. Слов нет, случалось мне и раньше пару раз у него ночевать, но тогда это не носило характера ультиматума. Кажется, на этот раз с Игорем кончено. Возвращаться — значит продолжать это издевательство над ним. Пусть он успокоится, а может быть, успокоюсь и я. Потом мы разведемся…» Она вздохнула и налила себе из чайника кипяченой воды. Пить кофе ей не хотелось, все равно пришлось бы еще раз пить его с Димой, когда он проснется. Катя устроилась за угловым столиком, положила голову на скрещенные руки и задумалась, прикрыв глаза.
«В сущности, уходить надо сейчас же. К Диме? Да, к нему. К кому же еще? Тогда кончится эта двусмысленность, распадется наш проклятый треугольник, в котором я ощущаю себя самой длинной стороной, связывающей двух мужчин. Тогда кончатся и раздумья, верно ли то, что я делаю, как я живу. Игорь будет чувствовать себя лучше без меня. Ну конечно же куда лучше! Такая жизнь его оскорбляла, вот он вчера и сорвался. Сорвался — и правильно сделал! Все сказал, что надо было мне сказать. Теперь он сможет подумать, как ему быть дальше без меня. Он вылечится, дай Бог, и кого-нибудь найдет. Я для него все равно была бы слишком нехорошим воспоминанием — воспоминанием о годах своего позора, а эти последние годы были сплошным позором. Для всех».
Солнце уже поднималось, но его не видно было в окне — три окна Диминой двухкомнатной квартиры выходили в узкий переулок, один из старых переулков возле Сретенки. Эта улица очень нравилась Кате, и еще больше ей нравилось Бульварное кольцо, к которому она примыкала. Однако она никогда всерьез не думала, что ей придется здесь жить.
«А теперь мне можно жить только здесь, — вздохнула она. — Возвращаться некуда. Квартира принадлежит Игорю. Претендовать на одну комнату? Нет, спасибо. Свое заберу, а его мне не надо, только вот куда мне девать мебель? К маме? Но она ни за что не расстанется со своей старой обстановкой, привязалась к ней, да и привычки у нее нет выбрасывать вещи, которые еще могут послужить. Перевезти сюда, к Диме? Ну, это просто глупо. Ладно, пусть стоит там, до развода все равно далеко…» Катя прекрасно отдавала себе отчет, что она боится крепко связывать свою судьбу с Димой. Она предчувствовала, что эта связь окажется куда более значительной, чем связь с Игорем, который в последнее время не только не удерживал ее, а напротив — часто советовал уйти. «С Димой такие разговорчики придется забыть, — сказала она себе. — Думаю, что это будет веселая жизнь. Он очень ревнив, он — собственник. Может быть деспотом и не думать, хочу я делать то, что он задумал, или нет… Да, это не Игорь. Игорь… — Она покачала головой, думая о нем. — С ним я могла быть свободна. С Димой — никогда. И выбирать больше не из чего».
Ей вспомнились слова отца: «Есть в тебе то, что меня пугает. Я вижу, что иногда ты ищешь рядом с собой человека, которого можно унизить, растоптать. Я не знаю, откуда в тебе это. Если можешь, запомни мой совет: ищи такого человека не рядом с собой, а в самой себе. Тогда каждый удар, нанесенный тобой, будет причинять боль тебе самой. Тогда ты поймешь, что такое боль, что такое унижение. Тогда ты никогда не решишься унижать другого человека, который будет слишком мягок, чтобы возразить тебе, дать отпор. Тогда я буду спокоен за тебя — у тебя не будет врагов. Никогда…»
«Но папа не знал, что такое зависть! — подумала она. — Вот ему и казалось, что если не делать никому зла, то и врагов не будет. А есть еще и такое извечное человеческое чувство: „Хочу, чтоб у соседа корова сдохла!“ Об этом он и понятия не имел, а когда сталкивался с чем-то подобным — не понимал, мучился, удивлялся… Потому и сердце у него так рано перегорело… Да, это был человек. Но как трудно быть таким человеком! Легче жить так, как я, хотя и тут… — Она вздохнула и подумала о Диме. — Он-то будет просто счастлив, когда поймет, что я ушла от мужа насовсем. Закричит: „Давай перебирайся! Навсегда! Немедленно!“ Вот проснется и закричит. А что мне ему сказать? Постой, дорогой, не торопи меня, дай подумать, еще не решилась, я тебя побаиваюсь? Ничего этого он больше слушать не станет, я сама сделала первый шаг к нему. Надо сделать и второй и идти дальше, дальше, уходить от своей прежней жизни…»
Да, Катя чувствовала себя если не как в гостинице или в гостях, то как в поезде, стремительно уносящем ее вдаль. И поэтому снова заснуть она не могла. Ей захотелось побродить по квартире, посмотреть, как живет Дима.
«По-холостяцки живет, — отметила она сразу. — Нет женской руки, это видно». Обстановка в обеих комнатах была довольно помпезная: Дима любил громоздкие кресла, диваны и столы под барокко, благо размеры комнат и высота потолков позволяли такой размах. Дом был старый, недавно капитально отремонтированный и относился к концу XIX века. Катя отметила, однако, что при всем этом шике в обстановке явно не хватало вкуса в сочетании цветов. «Портьеры я бы поменяла, безусловно, — машинально подумала она. — И этот красный ковер тут ни к селу ни к городу. Хотя в другом месте он смотрелся бы шикарно. Люстра слишком громоздкая, зачем вешать над головой целый хрустальный магазин? Но Дима есть Дима… Да, это вкус Димы, квартира Димы, и если ты собралась тут жить, тебе придется переделывать все на свой лад, а хочешь ли ты этого? — спросила она у себя. И ответила сразу: — Нет, не хочу. Пусть тут лежит этот ковер и висит эта люстра. Ни слова не скажу. Ни слова. Я тут не хозяйка и никогда ею не буду… Почему я не чувствую, что могу остаться тут надолго? Ведь я уже почти решила. Но я здесь все равно как в поезде. Как тут ни хорошо, а придется выходить и дальше идти одной. „Необитаемый остров“, — вспомнились ей слова Димы. — Он совершенно прав. Так всегда и было».
Сейчас она стояла в той комнате, что явно выполняла роль кабинета и библиотеки Димы. Ее удивляло расположение письменного стола — не перед окном, как обычно бывает, а посреди комнаты. Катя обошла его кругом, подивилась искусной резьбе по грушевому дереву и присела на стул, выполненный в том же стиле. Она хотела почувствовать, каково сидеть за письменным столом, который поставлен таким необычным образом. «Ничего себе! — подумала она. — Только неприятно то, что все отвлекает: постоянно смотришь по сторонам. Впрочем, Дима и так отвлекается, зачем ему вообще письменный стол? Ему, кажется, нет разницы, где работать — на столе или на подоконнике… Пират, одно слово!»
На столе почти не было бумаг, зато было множество географических карт. Некоторые были чистыми, некоторые — исчерканными вдоль и поперек. Катя вгляделась и поняла, что Дима намечал новые маршруты.
«А, вижу, вижу… — Она водила пальцем по большой карте, густо исчерченной толстым красным карандашом. — Вот Канарские острова, вот Тенерифе, вот Маврикий, вот Малайзия, а это Мальдивы… Сейшелы, а вот таиландский Пукет. Филиппины. Ямайка. Злополучные Фиджи. Надо позвонить Лене, не забыть. Спросить, как она поживает, и рассказать про Иру. Материал для ее журнала, но заинтересуется ли она? Вроде у нее был подобный материал в прошлом году. Индонезия. Карибские острова. Куба».
Ее палец остановился. Куба была чиста от пометок Димы, в то время как остальные маршруты прочерчены все до единого. Катя не поверила своим глазам.
«Отменил свою затею? Да не может быть! Скорее на Москву двинется цунами. Но почему не отметил Кубу? Потому что мы туда еще никого не посылаем? Но мы и на Мальдивы не посылаем, только собираемся, и Индонезию только начинаем разрабатывать, а все отмечено тютелька в тютельку… Вот и пойми его! Носился как курица с яйцом — Куба, Куба!»
— Привет! — раздалось у нее за спиной, и она вскрикнула, обернувшись. Дима улыбался и протирал сонные глаза. — Я что, напугал тебя? — осведомился он, заглядывая через Катино плечо. — А, карту смотрела… Гляди, весь мир у нас в кармане!
— Да, был такой детектив. Его герои плохо кончили. — Катя вздохнула, немного оправившись от испуга. — Ты меня чуть не прикончил. Я после вчерашнего сама не своя, а ты подошел так тихо…