Книги

Привет, давай поговорим

22
18
20
22
24
26
28
30

Я улыбаюсь в ответ и размазываю овсянку по столику.

Возвращается мама. С улыбкой. Она успела накраситься, подвести губы, уложить волосы и отыскать мою розовую футболку. Глубоко вздохнув, они с папой обнимаются, и мы выходим из дому без опоздания.

Вот так мы теперь собираемся по утрам.

Глава десятая

Проснувшись утром, Пенни первым делом требует Душку. Душка — мягкая игрушка рыже-бурого цвета, то ли обезьянка, то ли белка, точнее не определишь, очень уж у нее потрепанный вид. Пенни не расстается с ней ни на минуту. «Де Дуська?» — кричит она, если игрушка затерялась под одеялом. «Де Дуська?» — раздается на весь дом, даже если игрушка у Пенни под носом. Папа каждый раз смеется над этим забавным Папа «дедуськой».

Я радуюсь, когда слышу топот детских и взрослых ног — мама и Пенни идут. Ну и Душка, куда же без нее! Иногда по утрам у меня затекают руки и ноги, сводит пальцы на ногах — это из-за того, что я всю ночь сплю в одной позе. Взвизгивает дверь — интересно, папа смажет когда-нибудь эти скрипучие петли?

Мама подходит и прикасается кончиками пальцев к моей щеке. Наверное, проверяет, дышу ли я. Дышу. Открываю глаза. Так хочется сказать: «Доброе утро!», но я могу только улыбнуться. Мама поднимает меня, прижимает к себе, целует. Иногда садится вместе со мной в кресло-качалку, но чаще торопится отнести меня в туалет — утром мне надо туда срочно.

Пенни, в смешной красно-белой полосатой шляпе — ну и, конечно, с Душкой под мышкой, — топает за нами. Пенни обожает всякие шляпы, панамки и шапки, жить без них не может. Вслед за Пенни в ванную приходит Ириска. Она героически терпит, когда Пенни напяливает на нее свои любимые шляпы. И когда тянет ее за уши, и когда обнимает — хотя Пенни может обнять так, что мало не покажется, по себе знаю. Наша Ириска присматривает за Пенни лучше любой няньки и всегда лает, если малышка подбегает слишком близко к розетке или к входной двери.

У нас большая, в голубых тонах, ванная, она же туалет — там без проблем помещаемся мы все: мама, Пенни, Ириска, я вместе с коляской, и даже место остается. Это хорошо, что в ванной просторно: маме там приходится с нами долго возиться. Зато мне, в отличие от Пенни, хоть подгузники не нужны. Меня, конечно, надо усаживать на унитаз и поддерживать, в этом тоже приятного мало — но подгузники я бы точно не вынесла!

К трем годам — хоть доктора и не верили, что такое возможно, — мама приучила меня к горшку. Я терпеть не могла сидеть в грязных подгузниках, а она терпеть не могла их менять, поэтому я придумала, как показывать маме, что у меня неотложное дело, а уж она не зевала и быстро волокла меня в туалет.

Иногда мы с мамой разговариваем без слов. Я показываю на потолок, а она всегда догадывается, что я имею в виду, вентилятор на люстре, луну или пятнышко плесени в том месте, где в грозу у нас протекла крыша. Мама знает, когда мне грустно и когда меня нужно обнять. Если я напряжена и нервничаю, она поглаживает меня по спине — и я расслабляюсь. А иногда — главное, чтобы папа не слышал, — мама рассказывает мне «взрослые» анекдоты, и мы хохочем, как две заговорщицы.

Как-то мама собирала меня в школу, а я показала ей на живот и закатила глаза, будто хотела сказать: «Сил моих нет на это смотреть!» После родов прошло совсем мало времени, и у мамы был еще приличный животик.

— Ты хочешь сказать, что я толстуха? — вскричала мама с притворной обидой.

Я засмеялась и сказала: «У-у» — У меня это значит «да».

— А ну-ка, говори, что это неправда! — мама стала щекотать мне пятки.

Расхохотавшись, я широко расставила руки и показала что-то вроде огромного шара: «Огромная! Гигантская! Как бегемот!» Я уверена, мама меня поняла.

Мы насмеялись так, что аж щеки заболели, а потом мама крепко обняла меня и прижала к себе. Ну почему я не могу сказать ей: «Я люблю тебя»?

Мама всегда знает, чего я хочу: есть или пить, молока или воды. Она понимает, заболела я или притворяюсь — иногда ведь так неохота идти в школу. Ей достаточно пощупать мне лоб, чтобы сказать, какая у меня температура. А градусник она ставит, только чтобы убедиться.

И я тоже почти всегда знаю, о чем мама думает и чего хочет. Вечером, после того как она отработала смену в больнице, приготовила ужин, искупала нас с Пенни и уложила спать, она просто с ног валится. У нее даже капельки пота выступают на лбу, и дышит она тяжело. Я тогда беру ее за руку, и она понемногу успокаивается, проводит ладонью по моей щеке — совсем как утром — и целует меня перед сном.

По субботам за утренним кофе мама обычно читает газету: я уже накормлена, а Пенни довольно возюкает банан или кусок яблока по своему столику. Ириска, хоть и не ест фрукты, «пасется» рядом — вдруг кто-нибудь случайно уронит кусочек колбаски. Мама по выходным не работает, имеет полное право расслабиться и никуда не спешить. Иногда она читает какую-нибудь статью вслух или рассказывает мне о недавнем ужасном урагане, забастовке или взрыве.