На миг я услышала здешнюю музыку ее ушами – чистой и ничем не запятнанной. Но только на миг, пока не вернулись давние годы, когда беззаботные звуки ночи представлялись маской, скрывавшей тихие, потаенные звуки насилия. В этой музыке всегда присутствовало иное движение, темнее танцевальных коленец.

Фонари фонарями, смех смехом, а Коссал был прав. Углубляясь в город, я вспоминала правду: Домбанг вблизи уродлив. С резных коньков крыш свисали светильники, женщины в открытых блузах склонялись с балконов, с ними и между собой перекликались мужчины в ярких вечерних нарядах (перехваченных шарфами жилетах-безрукавках на голое тело), но в тенях, куда не достигал свет, просмоленные опоры неустанно разъедала гниль. Рыбьи скелеты – хребты, плавники да головы – сбивались в стоячих омутах. Там, где течение было сильнее, бежала чистая темная вода, но в тысячах заводей, отгороженных плотинами, медленно, как во сне, всплывали из темноты странные тени, поворачивались на свету и снова таяли в глубине. Рашшамбар открыл мне знание о смерти, но здесь была не смерть – умирание. Я еще ребенком это чувствовала. Ребенком – особенно остро.

Я так затерялась в воспоминаниях, что налетела на остановившуюся Элу.

– Дамы и господа, – точно со сцены, провозгласила она. – Представляю вам «Танец Анхо».

Она широко повела рукой, указывая налево, где стояло здание с широкими окнами. Его отделял от мостков узкий канал; изящная резная арка переправы выводила на площадку, уставленную столиками для посетителей.

– И почему я не удивлен? – поморщился Коссал.

– Ты потому не удивлен, – сообщила ему Эла, – что я еще в Рашшамбаре обещала привести вас в лучшую городскую гостиницу с лучшим оркестром, тончайшими винами и самыми распрекрасными посетителями. Что и исполнила.

Не мне было судить изысканные заведения Домбанга (я провела детство в трущобах восточной окраины среди покосившихся свайных хижин над вонючей водой), но с тех пор навидалась других городов и могла сказать, что Эла говорит не зря. Шесть музыкантов – два барабанщика, два флейтиста и два певца: мужчина в открытом жилете и женщина в ки-пане с разрезами на бедрах – расположились посреди площадки. Играли они лучше всех, кого нам довелось услышать по дороге: громкий будоражащий мотив, исполненный жизни, и в то же время сложный, насыщенный. Нарядные танцоры исполняли перед ними старинный домбангский танец, а сидевшие по сторонам завсегдатаи ладонями отбивали ритм. Голые до пояса подавальщики – отобранные, как видно, по красоте и изяществу, – подняв над головой подносы, легко пробирались через толпу. Женщины в просторных блузах с низким вырезом трудились за стойками: в свете факелов вращали бокалы, подбрасывали, ловили у себя за спиной и ловко разливали золотистые напитки из высоких бутылей.

– А ты не слышала, как я еще в Рашшамбаре сказал, что предпочитаю места потише и потемнее? – ответил Коссал.

Эла выпятила губки, задумчиво окинула взглядом звездное небо и покачала головой:

– Нет, такого не слышала.

– Ты понимаешь, – проскрежетал Коссал, – что я хоть сейчас мог бы отдать тебя богу? Ты стала бы щедрой жертвой.

– А вот и не отдашь.

– Такая уверенность и губит людей.

– Мертвая я уже буду не так хороша.

– Наоборот, в качестве трупа ты будешь прекрасна.

– Если задумал до меня добраться, поспеши, – посоветовала Эла. – Проворства у тебя с годами не прибавляется.

– А в Рашшамбаре ты говорила, что я еще молод.

Эла обхватила его за пояс, притянула к себе. Он, не противясь, позволил ей промурлыкать на ухо:

– Так то было в Рашшамбаре.